![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
rositsaОкончание
Эту прогулку мы совершили рано утром, еще до завтрака у ландроста, так как уже в 11 часов был назначен отъезд обратно в Моддер-Спруйт. До этого отъезда мы навестили своих вчерашних больных и нашли их отдохнувшими и с наслаждением пользующимися комфортом хорошо устроенной и не переполненной больницы. А затем, проехав обратно уже спокойно путь, сопряженный, накануне с такими заботами и треволнениями, часам к 5-ти прибыли в Моддер-Спруйт и нашли там уже в полном разгаре прием хирургических больных. Оставшиеся в санитарном поезде, приехавшие туристами, русские доктора начали этот прием по просьбе администрации поезда, на знавшей в точности, когда, при случайностях военного времени можно ожидать из Дунди поездного врача, чтобы не задерживать больных и доставивший их персонал. По прибытии доктора Т. они, хотя все старше его годами и еще более опытом, тотчас объяснили ему причины, заставившие их временно взяться за исполнение его обязанностей и вполне корректно, как заведовавшему врачу, сдали ему отчеты всего вделанного ими и вообще всего касающегося уже принятых больных.
К величайшему нашему удивлению, д-р Т. не только не высказал самой простой, принятой в таких случаях благодарности, но, напротив, очень сухо заявил, что теперь со своим делом справится сам, и прежде всего занялся снятием всех повязок, только что наложенных его коллегами, причем обнаружил такую неловкость и неопытность, что сестра Росс и я. часто не знали, как соблюсти декорум с врачом, которому мы были подчинены, но приемы которого возбуждали у нас не то смех, не то досаду. (Он нарушил святое правило врачей – «Не навреди!»)
Помню одного бура с простреленной левой стороной груди, которому наши доктора только что наложили повязку, иммобилизующую левую руку, чтобы предохранить рану от раздражения при движении поезда, здесь, в Натале, особенно неровном вследствие множества подъемов, спусков и крутых изгибов железнодорожного пути, обусловленных характером местности. Этой повязкой, наложенной совместно тремя специалистами этого дела, я прямо любовалась, еще не зная ее происхождения и приписывая ее Моддер-Спруйтскому лазарету. Д-р же Т., даже не приступая к осмотру более сомнительных случаев, прежде всего поторопился срезать эту повязку, наперекор самым элементарным правилам хирургии, требующей, чтобы при неизбежно антисанитарных условиях даже хорошо организованной перевозки раны открывались только в случаях крайней необходимости, а затем, совершенно ненужным образом покопавшись в ране, вместо иммобилизующей повязки удовольствовался местной перевязкой самой раны и подвешиванием руки на косынку, что при быстром и неровном движении поезда было, конечно, совершенно недостаточно. Больной очень скоро стал жаловаться на нестерпимую боль от тряски, и при нежелании д-ра Т. сознаться в своей ошибке и сделать или поручить нам сделать правильную и целесообразную повязку, мне же, по его распоряжению, пришлось разными, совершенно ненаучными способами по возможности укрепить руку и уменьшать страдания от переезда.
Наши доктора к этим выходкам д-ра Т. отнеслись крайне доброжелательно: один из них заметил, что «вот комик» (ein comischer Kerl), а затем все они преспокойно занялись флиртом с теми из сопровождавших нас дам, которые: обнаруживали склонность к этому препровождению времени; Надо сказать, что и я приписываю странность в манере и обращении с больными д-ра Т. скорее всего его неопытности, которую он перед нами, сестрами, вероятно, надеялся замаскировать решительными и авторитетными приемами, более же опытных коллег постарался вовсе отстранить вышесказанным неловким способом. С нами, сестрами, он, после первого весьма строгого приступа, при знакомстве и начале поездки в Дунди, убедившись, что мы оказываем ему все желательнее внимание и подчинение, а иногда помогаем даже выпутываться из затруднений, заменил свою первую величественную манеру вежливой и любезной и даже предоставлял нам значительную свободу действий. Тем не менее работа при таких условиях, конечно, очень осложнялась и была очень утомительна для нервов, вследствие постоянного чувства ответственности и невозможности ожидать от заведующего врача толкового совета или указания; напротив, постоянно приходилось страдать за больных при виде практикуемых им вполне наивно варварских способов лечения. Не говоря уже о противной не только всем правилам хирургии, но даже простому здравому смыслу мании без всяких показаний снимать все повязки на ходу поезда, да еще при вечернем освещении стеариновыми свечами, которые приходилось подносить к самой ране в очень неудобных и даже опасных условиях, его неуменье обращаться с ранами и вместе отвага, с которой он без всякой нужды в них копался, представляли нечто феноменальное. Особенно меня возмущала полная неспособность этого господина сообразить степень болезненности производимых им с такой легкомысленностью манипуляций: о страдании он вообще судил по степени нетерпения, обнаруживаемого больным; тогда как всякий немного привычный хорошо знает, что это часто бывает как раз наоборот. Его же наивность в этом отношении доходила иногда прямо до курьеза. Так, перед самым отходом поезда, когда прием раненых из Моддер-Спруйта был уже окончен, к нам поступили непосредственно с перевязочного пункта на Тугеле двое раненых – один бур, получивший осколок лидитного снаряда в глаз, и другой – европеец, уже несколько лет живший в Трансваале – барон Мальцан. Высокий, широкоплечий, помню, как, еще не зная имени Мальцана, несмотря на оборванный, простреленный, завалянный в земле и крови местный костюм меня сразу поразило в нем то нечто неопределимое, что называется породой, то, что белая головная повязка сидела на нем точно круглый шлем начала средних веков. Получив во время рекогносцировки рану пулей, которая, раздробив ему челюсть с обеих сторон, выбив 4 зуба и поранив по пути мягкие части рта, засела на левой стороне лица не очень далеко от поверхности, Мальдан, до возвращения к своим позициям, говорят, не подал даже виду бывшим с ним товарищам. Перевязанный на передовом санитарном пункте, он тотчас был переслан к нам; казалось бы, имелась полная возможность ограничиться дезинфицирующим прополаскиванием рта до первого большого госпиталя – в Ньюкестле, куда он и был сдан на следующий день – и не усугублять и без того ужасного страдания бесполезным зондированием в антигигиенических условиях общего больничного вагона движущегося поезда, при освещении одной стеариновой свечи, которую я была вынуждена совать больному чуть ли не в самый рот. Более того, расходившийся доктор едва удержался тут же сделать ему операцию извлечения пули, с которой впоследствии не торопились даже в благоустроенном госпитале. Во рту же он хозяйничал зондом и просто руками по ¾ часа кряду, пользуясь великолепной выдержкой Мальцана, ни разу не проронившего стона, хотя бледность и страшно расширенные зрачки ясно выдавали адское страдание. И в ту минуту, когда я начинала бояться, что даже его сил не хватит на эту бессмысленную пытку, доктор обращается к нему с вопросом: «Вы ничего не чувствуете?» Мальцан с трудом выговаривает: «Чувствую».– «Да, но ведь очень сносно?» Мальцан отвечает: «Я выношу». Эту процедуру мы в течение немного более 24-х часов, что Мальцан был на нашем попечении, проделывали 2 раза, а до Претории успели бы и еще на нем поупражняться, если бы администрация поезда, но просьбе русских докторов, знавших о неприятном положения товарищей в пустующем русском госпитале в Ньюкестле, не решилась сдать туда несколько человек больных, в число которых подал и он. Там ему своевременно была сделана операций – пуля извлечена, удалено несколько секвестров, и он довольно быстро совершенно поправился.
Кроме Мальцана, между этими первыми нашими больными было немало новых для нас интересных типов. Был тут и африкандер из Капской колонии, с самого начала войны е двумя братьями примкнувший к трансваальским бурам в надежде завоевать свободу своей родине. Он страдал не от раны, а от ревматизма, схваченного в холодные ночи в сырых землянках и очень тосковал по старухе матери, о которой не имел известий и свидание с которой казалось немыслимо иначе, как через полную победу буров. Был и молодой англичанин 13-го гусарского полка, человек весьма порядочный, в противоположность большинству английских рядовых, особенно позднейшего периода, когда, при неимении людей, стали комплектовать войска не только всяким сбродом, но даже преступниками, особенно, впрочем, пригодными для английских способов ведения этой войны. ;-((( Этот молодой человек, раненный в голову, и кроме того, с обеими ногами, простреленными одной пулей, с раздроблением костей и сильно загноившимися ранами, так что ему грозила ампутация, выказывал большую признательность за уход и, скоро освоившись с нами, хотя сдержанно, однако, высказывал m-lle Мульдер и мне, что вполне понимает справедливость дела буров, но, как солдат, не мог не исполнить своего долга, всю же вину он и многие из его товарищей сваливают на министерство и биржевых дельцов, впутавших их в эту несправедливую войну. Подъезжая к Претории, мы обещали навестить его, но это нам так и не удалось сделать вследствие строгостей, сопряжённых в то время с посещением пленных, особенно кем-либо из иностранцев. Строгости эти, хотя иногда очень неудобные, были проявлением отнюдь не жестокости к пленным, вообще чуждой бурам, или неуместной подозрительности. В самом начале войны дело было поставлено совсем иначе, но скоро обнаружилась такая возня нескольких легкомысленных и скучающих дам с помещенными в самой Претории английскими офицерами, в форме бросания цветов, конфет, записок, разговоров через ограду, что правительство сочло за лучшее ограничить доступ к ним действительно уважительными причинами. Кроме того, при наличности английского элемента среди жителей и наплыва иностранцев было очень трудно контролировать их лояльность и намерения, несколько случаев бегства пленных, из которых побег корреспондента Daily News Уинстона Черчилля ;-)))) наделал шуму по всей европейской печати, принудили к еще большей осторожности, и подозрительность стала так сильна, что даже наиболее уважаемые из местных жителей затруднялись пользоваться своим влиянием для доставления пропусков к пленным. Таким образом, г-же Мульдер было, кажется, поставлено на вид, что своячнице статс-секретаря неудобно подавать: пример исключительной заботы об англичанине, хотя бы раненом, и ее старания доставить мне этот пропуск вначале не увенчались успехом, когда же установившееся личное знакомство с Рейцем позволило мне надеяться на его личную помощь в этом деле, мы были уже накануне отъезда из Претории, да и события сложились так мрачно, что было не до визитов англичанам.
Из буров было несколько человек, живо заинтересовавших нас своими рассказами. Один из них представлял даже настолько интересный хирургический случай, что, сняв его повязку, по присущей ему дурной привычке, д-р Т. не утерпел – позвал для его осмотра столь бесцеремонно отстраненных им русских докторов, и это повело к возобновлению между ними более товарищеских отношений. Этот молодой малый, лет 16-ти, хотя с головой, совершенно закрытой повязкой, так что свободный оставался только один правый глаз, по-видимому, так хорошо себя чувствовал, все время был на ногах, выходил на станции, оказывал услуги лежавшим товарищам, спорил с пленным англичанином о достоинствах обеих наций, (Нашли место и время! ;-))) рассказывал нам о своем плене уже после получения и раны и бегства из него, что мы считали его рану совершенно поверхностной и не имеющей значения. Каково же было всеобщее удивление, когда, по совлечении повязки, у него входное отверстие оказалось немного ниже затылочного бугра, выходное же спереди под внутренним углом глаза. По исследовании оказалось, что пуля все же не затронула собственно мозговой полосой, а прошла под основанием черепа, через каменистую часть височной кости, проникла в клиновидную и решетчатую кость, вышла наружу у внутреннего глаза, не затронув главного нерва*. По словам больного, раны и вначале не кровоточили, а было кровотечение из левого уха. Англичане, захватив его в таком виде (под Ледисмитом), не дали себе даже труда его перевязать, а с двумя другими сунули его в огороженную яму, служившую им помещением для пленных, куда ежедневно бросали им три сухаря на человека, правда, что у них у самих в то время съестные припасы истощались. Наскучив этим режимом, ваш раненый на третий день вылез из своей тюрьмы (Кажется, истощались не только съестные припасы, но и бдительность ;-))) и добрался до своих позиций, где был, наконец, перевязан и доставлен в Моддер-Спруйтский лазарет.
Еще более типичные подробности насчет ведения войны англичанами в их отношения к пленным врагам рассказывал мне другой раненый – Алекс (Александр) Бранд, сын покойного президента Оранжевой республики и создатели ее государственного строя, сэра Джона ;-)))) Бранда. Влажной и ветреный малый, страшно избалованный, как младший в семье, Алекс Бранд обладал, однако, замечательной энергией и силой ноли в перенесении боли. Он был ранен на Спионскопе, на той позиции, которую в ночь с 19-го на 20-е января (1900 г.) занял неприятель под начальством полковника Вудгета. Остальную часть холма англичанам не удалось занять, благодаря энергии и распорядительности генерала Л. Бота, и, продержавшись здесь трое суток с большою стойкостью** в очень тяжелых условиях, они принуждены были отступить обратно к позициям, не поддержавшего их своевременно генерала Уаррена. В течение этих трех дней англичане в буры, владевшие каждый частью вершины Спионскопа, находились на очень близком расстоянии, и буры были страшно озлоблены упорством, с которым неприятель отвергал все их попытки войти в соглашение, чтобы убрать мертвых и раненых, валявшихся на пространстве, разделявшем позиции. Раненым бурам, оставшимся на занятом ими пространстве, англичане не только не подали первой помощи, но не дали глотка воды, так что они буквально умирали от жажды в страшных муках. Но были факты еще более возмутительные. После отступления англичан занявшие возвращенную позицию буры деятельно занялись помощью еще уцелевшим раненым. И вот, один молодой мальчик, подавая раненому соотечественнику фляжку с водой, слышит недалеко стон и просьбу: «воды». Он посмотрел и, видя, что это англичанин, хотел было оставить его без внимания, но старый бур отнял фляжку ото рта и заметил ему: «это враг, но павший, раненый, пойди и напои его». Мальчик повиновался, стал из фляжки наливать в походный стакан, и, чтобы сделать это, положил бывшее у него в руках ружье рядом с англичанином, тогда этот последний схватил ружье и выстрелом в упор наповал убил подававшего ему пить, за что, понятно, был тут же убит. (Цензурных слов нет, нецензурные писать не хочется)
Между ранеными Бранд легче других перенес эти три мучительных дня, благодаря тому, что упал недалеко от воды и вследствие этого не страдал от жажды. Доставленный в Моддер-Спруйтский лазарет, он быстро поправлялся, его раны стали скоро и вполне гладко заживать. Но лежанье на голой земле во время сырых в холодных южноафриканских ночей отозвалось у него, вероятно, простудой и раздражением чувствительных нервов ревенной йоги (левой, простреленной выше колена). Даже после того, как оба пулевых отверстия зарубцевались без всяких дурных симптомов, у него продолжалась нестерпимая, доходившая до судорог в остальном теле боль этой ноги, мешавшая, конечно, движению и даже здоровому сну. В этом положении он был доставлен в наш поезд и скоро привлек мое внимание как особенно сильным страданием, так и мужеством, с которым он его переносил, стиснув зубы на трубке, которую я ему постоянно набивала, так как, кроме ноги, у него была еще легкая, но плохо зарубцованная рана правой руки. Единственная жалоба, которую я от него слышала, это, что он не спит уже три недели и сойдет с ума, если не заснет. При полной беспомощности д-ра Т. перед всяким сколько-нибудь затруднительным случаем, мне пришлось самой добиваться какого-нибудь способа доставить бедному малому это успокоение, и я случайно напала на долгое и терпеливое применение массажа, вызвавшего, наконец, временное прекращение боли и давшего больному несколько часов спокойного и здорового сна.
Приехав в Преторию около часу дня, мы были встречены на станции санитарами разных больниц, по которым распределялись прибывшие больные. Навещая их в следующие дни до своего отъезда на работу всем отрядом, мы успели несколько познакомиться с больницами Претории и постановкою там санитарного дела.
До войны в Претории существовала только одна больница, вполне удовлетворявшая веем нуждам населения – так называемая Volkshospital, построенная в 1890 году на государственные средства, за городом в тенистом саду, куда выходят веранды для больных, и вообще устроенная по всем правилам науки. Например, хирургическое отделение поставлено согласно правилам современной асептики, что должно быть отмечено в стране, где практиковало много английских врачей, насколько нам пришлось видеть, вообще мало знакомых с этой системой и ярых ее противников. Но больницей заведовал голландец д-р Кольф, соотечественники которого, как мы могли убедиться на бывших с нами хирургах-голландцах, больше приверженцы асептики, хотя иногда и смешанной (что в полевой хирургии, впрочем, неизбежно); консультантом же по хирургии состоял кончивший курс в Юрьевском университете русский доктор Гернет, чем и объясняется вполне правильная постановка этой отрасли медицины. В начале войны в Volkshospital поступало много хирургических больных, но потом возникли упомянутые уже мною несогласия между постоянным медицинским управлением, к ведению которого принадлежала эта больница, и трансваальским Красным Крестом, заведовавшим эвакуацией больных от фронта и санитарными поездами; вследствие этих местных счетов, большинство хирургических больных направлялось во временный госпиталь, устроенный 1-й голландской амбуланцией в здании школы девушек (Stadtmädchenschule); расположенный внутри города, но весь окруженный густой зеленью, он в хирургическом отношении был поставлен вполне удовлетворительно и обладал даже приспособлениями для исследований посредством лучей Рентгена и рентгеновского фотографирования. (Это поистине круто!)
Кроме того, в Претории, во время войны, был еще так называемый Berkhospital – больница Берка, богатого англичанина из местных жителей, в знак своей лояльности устроившего ее в здании мужской гимназии. ;-))) Сюда, как и в Volkshospital, поступали преимущественно терапевтические, специально тифозные больные, хотя имелись все нужные приспособления для хирургического ухода. К концу нашего пребывания в Трансваале, т. е. в апреле-мае месяцах, вернувшаяся от фронта (после многих приключений и опасностей), немецкая амбуланция открыла еще в Претории свой очень хорошо устроенный госпиталь.
Вне города в округе Ватерфаль*** – совершенно отличной от Ватерфаля boven и Ватерфаля onder, посещенных нами проездом из Лоренцо-Маркеза, близ лагерного помещения для пленных англичан-рядовых, (большая любезность по отношению к англичанам – содержать рядовых отдельно от офицеров ;-))) находился госпиталь, говорят, очень неудовлетворительного устройства и довольно плохо снабженный, но ведь надо вспомнить, какие затруднения испытывая бурский комиссариат в снабжении необходимым, даже собственные боевые отряды, также стоимость, а главное недостаток, даже в специальных складах вывозимых из Европы лекарств и медицинских принадлежностей, часть их к тому же сами англичане объявили военной контрабандой, ;-)))) забывая, что от недостатка их будут страдать прежде всего многие тысяч их пленных соотечественников. Весь образ ведения ими этой войны, отчеты всех очевидцев вполне освобождают буров от всякого упрёка в жестокости к пленным или хоти бы невнимания к их нуждам, но трудно было ожидать, чтобы они, часто затрудняясь снабжать сражающихся защитников страны, прежде них думали о полном комфорте пленных врагов.
В Претории существовала еще хорошо устроенная лепрозория, так как это ужасная болезнь, вследствие несоблюдения гигиенических правил, начала было распространяться, особенно между чернокожим населением, но осмотреть это учреждение мне, к сожалению, не удалось.
Вообще, если доктора, после нескольких часов обязательной работы, еще находят время показывать своим гостям устройство и приспособления своих больниц, то сестры, особенно в исключительных условиях деятельности, редко имеют возможность или даже охоту свободное время проводить в объяснениях посетителям. Такие посещения часто служат серьезной помехой в работе, и, зная это по собственному опыту, я, кроме случаев особенного интереса или исключительно хороших личных отношений, всегда избегала бесцельно скитаться по чужим больницам, оставляя их осмотр до необходимости навестить сданных туда своих временных больных, всегда очень ценивших такие посещения.
Большинство привезенных нами в этот раз в Преторию больных лежали в госпитале «Школы Девушек», навещая их, мне пришлось обратить внимание на прирожденную благовоспитанность, которой отличается большинство даже малообразованных буров. Приходя к своим больным, я, обыкновенно, запасалась для них фруктами, менее обильными тогда в Претории вследствие прекращения подвоза из английских областей, и всегда составляющими лучшее баловство для больных, особенно раненых. Наделяя своих, нельзя же было обходить лежавших рядом с ними больных. И тут в манере брать и благодарить мне много раз приходилось радоваться этой природной деликатности «грубых и неотесанных буров». Особенно поразил меня один эпизод. Придя как-то среди дня, я нашла большинство своих друзей в большой беседке в саду перед госпиталем, где, под густою зеленью дерев, переплетенных вьющимися растениями, ходячие больные проводили иногда целый день и куда выносили с кроватями слабых поправляющихся. В этот день сборище под деревьями оказалось особенно многолюдным, и было видно, что оставшегося у меня винограда не может хватить на всех присутствующих. Я была принуждена сказать: «Мне очень жаль, что я не могу угостить вас всех, но, кому хватит, вы все же возьмите моих ягод». И ни один не отказался от моего угощения, но надо было видеть, с каким природным тактом они брали по нескольку ягод, оставляя лучшие кисти слабым, так что в конце концов я обошла всех и от каждого услышала несколько искренних и сердечных слов о том, как они ценят мое внимание и что им дороги не фрукты, а моя забота о них. Мне невольно вспомнились слова одной из местных дам: «Я вас уверяю, сестра, что, когда вы ближе узнаете нас, вы увидите, что у нас много благородной крови (что бы это значило?.. ;-))) и что бур от рождения джентльмен (a born gentleman)». ;-)))
_______________
*Вебер Ф. К. Об огнестрельных повреждениях новейшими снарядами на основании наблюдений, произведенных в последнюю англо-трансваальскую войну.
**Под начальством полковника Торникрофта, заменившего смертельно раненного Вудгета.
***Ватерфаль – водопад, название, повторяющееся в разных местах Трансвааля.
Эту прогулку мы совершили рано утром, еще до завтрака у ландроста, так как уже в 11 часов был назначен отъезд обратно в Моддер-Спруйт. До этого отъезда мы навестили своих вчерашних больных и нашли их отдохнувшими и с наслаждением пользующимися комфортом хорошо устроенной и не переполненной больницы. А затем, проехав обратно уже спокойно путь, сопряженный, накануне с такими заботами и треволнениями, часам к 5-ти прибыли в Моддер-Спруйт и нашли там уже в полном разгаре прием хирургических больных. Оставшиеся в санитарном поезде, приехавшие туристами, русские доктора начали этот прием по просьбе администрации поезда, на знавшей в точности, когда, при случайностях военного времени можно ожидать из Дунди поездного врача, чтобы не задерживать больных и доставивший их персонал. По прибытии доктора Т. они, хотя все старше его годами и еще более опытом, тотчас объяснили ему причины, заставившие их временно взяться за исполнение его обязанностей и вполне корректно, как заведовавшему врачу, сдали ему отчеты всего вделанного ими и вообще всего касающегося уже принятых больных.
К величайшему нашему удивлению, д-р Т. не только не высказал самой простой, принятой в таких случаях благодарности, но, напротив, очень сухо заявил, что теперь со своим делом справится сам, и прежде всего занялся снятием всех повязок, только что наложенных его коллегами, причем обнаружил такую неловкость и неопытность, что сестра Росс и я. часто не знали, как соблюсти декорум с врачом, которому мы были подчинены, но приемы которого возбуждали у нас не то смех, не то досаду. (Он нарушил святое правило врачей – «Не навреди!»)
Помню одного бура с простреленной левой стороной груди, которому наши доктора только что наложили повязку, иммобилизующую левую руку, чтобы предохранить рану от раздражения при движении поезда, здесь, в Натале, особенно неровном вследствие множества подъемов, спусков и крутых изгибов железнодорожного пути, обусловленных характером местности. Этой повязкой, наложенной совместно тремя специалистами этого дела, я прямо любовалась, еще не зная ее происхождения и приписывая ее Моддер-Спруйтскому лазарету. Д-р же Т., даже не приступая к осмотру более сомнительных случаев, прежде всего поторопился срезать эту повязку, наперекор самым элементарным правилам хирургии, требующей, чтобы при неизбежно антисанитарных условиях даже хорошо организованной перевозки раны открывались только в случаях крайней необходимости, а затем, совершенно ненужным образом покопавшись в ране, вместо иммобилизующей повязки удовольствовался местной перевязкой самой раны и подвешиванием руки на косынку, что при быстром и неровном движении поезда было, конечно, совершенно недостаточно. Больной очень скоро стал жаловаться на нестерпимую боль от тряски, и при нежелании д-ра Т. сознаться в своей ошибке и сделать или поручить нам сделать правильную и целесообразную повязку, мне же, по его распоряжению, пришлось разными, совершенно ненаучными способами по возможности укрепить руку и уменьшать страдания от переезда.
Наши доктора к этим выходкам д-ра Т. отнеслись крайне доброжелательно: один из них заметил, что «вот комик» (ein comischer Kerl), а затем все они преспокойно занялись флиртом с теми из сопровождавших нас дам, которые: обнаруживали склонность к этому препровождению времени; Надо сказать, что и я приписываю странность в манере и обращении с больными д-ра Т. скорее всего его неопытности, которую он перед нами, сестрами, вероятно, надеялся замаскировать решительными и авторитетными приемами, более же опытных коллег постарался вовсе отстранить вышесказанным неловким способом. С нами, сестрами, он, после первого весьма строгого приступа, при знакомстве и начале поездки в Дунди, убедившись, что мы оказываем ему все желательнее внимание и подчинение, а иногда помогаем даже выпутываться из затруднений, заменил свою первую величественную манеру вежливой и любезной и даже предоставлял нам значительную свободу действий. Тем не менее работа при таких условиях, конечно, очень осложнялась и была очень утомительна для нервов, вследствие постоянного чувства ответственности и невозможности ожидать от заведующего врача толкового совета или указания; напротив, постоянно приходилось страдать за больных при виде практикуемых им вполне наивно варварских способов лечения. Не говоря уже о противной не только всем правилам хирургии, но даже простому здравому смыслу мании без всяких показаний снимать все повязки на ходу поезда, да еще при вечернем освещении стеариновыми свечами, которые приходилось подносить к самой ране в очень неудобных и даже опасных условиях, его неуменье обращаться с ранами и вместе отвага, с которой он без всякой нужды в них копался, представляли нечто феноменальное. Особенно меня возмущала полная неспособность этого господина сообразить степень болезненности производимых им с такой легкомысленностью манипуляций: о страдании он вообще судил по степени нетерпения, обнаруживаемого больным; тогда как всякий немного привычный хорошо знает, что это часто бывает как раз наоборот. Его же наивность в этом отношении доходила иногда прямо до курьеза. Так, перед самым отходом поезда, когда прием раненых из Моддер-Спруйта был уже окончен, к нам поступили непосредственно с перевязочного пункта на Тугеле двое раненых – один бур, получивший осколок лидитного снаряда в глаз, и другой – европеец, уже несколько лет живший в Трансваале – барон Мальцан. Высокий, широкоплечий, помню, как, еще не зная имени Мальцана, несмотря на оборванный, простреленный, завалянный в земле и крови местный костюм меня сразу поразило в нем то нечто неопределимое, что называется породой, то, что белая головная повязка сидела на нем точно круглый шлем начала средних веков. Получив во время рекогносцировки рану пулей, которая, раздробив ему челюсть с обеих сторон, выбив 4 зуба и поранив по пути мягкие части рта, засела на левой стороне лица не очень далеко от поверхности, Мальдан, до возвращения к своим позициям, говорят, не подал даже виду бывшим с ним товарищам. Перевязанный на передовом санитарном пункте, он тотчас был переслан к нам; казалось бы, имелась полная возможность ограничиться дезинфицирующим прополаскиванием рта до первого большого госпиталя – в Ньюкестле, куда он и был сдан на следующий день – и не усугублять и без того ужасного страдания бесполезным зондированием в антигигиенических условиях общего больничного вагона движущегося поезда, при освещении одной стеариновой свечи, которую я была вынуждена совать больному чуть ли не в самый рот. Более того, расходившийся доктор едва удержался тут же сделать ему операцию извлечения пули, с которой впоследствии не торопились даже в благоустроенном госпитале. Во рту же он хозяйничал зондом и просто руками по ¾ часа кряду, пользуясь великолепной выдержкой Мальцана, ни разу не проронившего стона, хотя бледность и страшно расширенные зрачки ясно выдавали адское страдание. И в ту минуту, когда я начинала бояться, что даже его сил не хватит на эту бессмысленную пытку, доктор обращается к нему с вопросом: «Вы ничего не чувствуете?» Мальцан с трудом выговаривает: «Чувствую».– «Да, но ведь очень сносно?» Мальцан отвечает: «Я выношу». Эту процедуру мы в течение немного более 24-х часов, что Мальцан был на нашем попечении, проделывали 2 раза, а до Претории успели бы и еще на нем поупражняться, если бы администрация поезда, но просьбе русских докторов, знавших о неприятном положения товарищей в пустующем русском госпитале в Ньюкестле, не решилась сдать туда несколько человек больных, в число которых подал и он. Там ему своевременно была сделана операций – пуля извлечена, удалено несколько секвестров, и он довольно быстро совершенно поправился.
Кроме Мальцана, между этими первыми нашими больными было немало новых для нас интересных типов. Был тут и африкандер из Капской колонии, с самого начала войны е двумя братьями примкнувший к трансваальским бурам в надежде завоевать свободу своей родине. Он страдал не от раны, а от ревматизма, схваченного в холодные ночи в сырых землянках и очень тосковал по старухе матери, о которой не имел известий и свидание с которой казалось немыслимо иначе, как через полную победу буров. Был и молодой англичанин 13-го гусарского полка, человек весьма порядочный, в противоположность большинству английских рядовых, особенно позднейшего периода, когда, при неимении людей, стали комплектовать войска не только всяким сбродом, но даже преступниками, особенно, впрочем, пригодными для английских способов ведения этой войны. ;-((( Этот молодой человек, раненный в голову, и кроме того, с обеими ногами, простреленными одной пулей, с раздроблением костей и сильно загноившимися ранами, так что ему грозила ампутация, выказывал большую признательность за уход и, скоро освоившись с нами, хотя сдержанно, однако, высказывал m-lle Мульдер и мне, что вполне понимает справедливость дела буров, но, как солдат, не мог не исполнить своего долга, всю же вину он и многие из его товарищей сваливают на министерство и биржевых дельцов, впутавших их в эту несправедливую войну. Подъезжая к Претории, мы обещали навестить его, но это нам так и не удалось сделать вследствие строгостей, сопряжённых в то время с посещением пленных, особенно кем-либо из иностранцев. Строгости эти, хотя иногда очень неудобные, были проявлением отнюдь не жестокости к пленным, вообще чуждой бурам, или неуместной подозрительности. В самом начале войны дело было поставлено совсем иначе, но скоро обнаружилась такая возня нескольких легкомысленных и скучающих дам с помещенными в самой Претории английскими офицерами, в форме бросания цветов, конфет, записок, разговоров через ограду, что правительство сочло за лучшее ограничить доступ к ним действительно уважительными причинами. Кроме того, при наличности английского элемента среди жителей и наплыва иностранцев было очень трудно контролировать их лояльность и намерения, несколько случаев бегства пленных, из которых побег корреспондента Daily News Уинстона Черчилля ;-)))) наделал шуму по всей европейской печати, принудили к еще большей осторожности, и подозрительность стала так сильна, что даже наиболее уважаемые из местных жителей затруднялись пользоваться своим влиянием для доставления пропусков к пленным. Таким образом, г-же Мульдер было, кажется, поставлено на вид, что своячнице статс-секретаря неудобно подавать: пример исключительной заботы об англичанине, хотя бы раненом, и ее старания доставить мне этот пропуск вначале не увенчались успехом, когда же установившееся личное знакомство с Рейцем позволило мне надеяться на его личную помощь в этом деле, мы были уже накануне отъезда из Претории, да и события сложились так мрачно, что было не до визитов англичанам.
Из буров было несколько человек, живо заинтересовавших нас своими рассказами. Один из них представлял даже настолько интересный хирургический случай, что, сняв его повязку, по присущей ему дурной привычке, д-р Т. не утерпел – позвал для его осмотра столь бесцеремонно отстраненных им русских докторов, и это повело к возобновлению между ними более товарищеских отношений. Этот молодой малый, лет 16-ти, хотя с головой, совершенно закрытой повязкой, так что свободный оставался только один правый глаз, по-видимому, так хорошо себя чувствовал, все время был на ногах, выходил на станции, оказывал услуги лежавшим товарищам, спорил с пленным англичанином о достоинствах обеих наций, (Нашли место и время! ;-))) рассказывал нам о своем плене уже после получения и раны и бегства из него, что мы считали его рану совершенно поверхностной и не имеющей значения. Каково же было всеобщее удивление, когда, по совлечении повязки, у него входное отверстие оказалось немного ниже затылочного бугра, выходное же спереди под внутренним углом глаза. По исследовании оказалось, что пуля все же не затронула собственно мозговой полосой, а прошла под основанием черепа, через каменистую часть височной кости, проникла в клиновидную и решетчатую кость, вышла наружу у внутреннего глаза, не затронув главного нерва*. По словам больного, раны и вначале не кровоточили, а было кровотечение из левого уха. Англичане, захватив его в таком виде (под Ледисмитом), не дали себе даже труда его перевязать, а с двумя другими сунули его в огороженную яму, служившую им помещением для пленных, куда ежедневно бросали им три сухаря на человека, правда, что у них у самих в то время съестные припасы истощались. Наскучив этим режимом, ваш раненый на третий день вылез из своей тюрьмы (Кажется, истощались не только съестные припасы, но и бдительность ;-))) и добрался до своих позиций, где был, наконец, перевязан и доставлен в Моддер-Спруйтский лазарет.
Еще более типичные подробности насчет ведения войны англичанами в их отношения к пленным врагам рассказывал мне другой раненый – Алекс (Александр) Бранд, сын покойного президента Оранжевой республики и создатели ее государственного строя, сэра Джона ;-)))) Бранда. Влажной и ветреный малый, страшно избалованный, как младший в семье, Алекс Бранд обладал, однако, замечательной энергией и силой ноли в перенесении боли. Он был ранен на Спионскопе, на той позиции, которую в ночь с 19-го на 20-е января (1900 г.) занял неприятель под начальством полковника Вудгета. Остальную часть холма англичанам не удалось занять, благодаря энергии и распорядительности генерала Л. Бота, и, продержавшись здесь трое суток с большою стойкостью** в очень тяжелых условиях, они принуждены были отступить обратно к позициям, не поддержавшего их своевременно генерала Уаррена. В течение этих трех дней англичане в буры, владевшие каждый частью вершины Спионскопа, находились на очень близком расстоянии, и буры были страшно озлоблены упорством, с которым неприятель отвергал все их попытки войти в соглашение, чтобы убрать мертвых и раненых, валявшихся на пространстве, разделявшем позиции. Раненым бурам, оставшимся на занятом ими пространстве, англичане не только не подали первой помощи, но не дали глотка воды, так что они буквально умирали от жажды в страшных муках. Но были факты еще более возмутительные. После отступления англичан занявшие возвращенную позицию буры деятельно занялись помощью еще уцелевшим раненым. И вот, один молодой мальчик, подавая раненому соотечественнику фляжку с водой, слышит недалеко стон и просьбу: «воды». Он посмотрел и, видя, что это англичанин, хотел было оставить его без внимания, но старый бур отнял фляжку ото рта и заметил ему: «это враг, но павший, раненый, пойди и напои его». Мальчик повиновался, стал из фляжки наливать в походный стакан, и, чтобы сделать это, положил бывшее у него в руках ружье рядом с англичанином, тогда этот последний схватил ружье и выстрелом в упор наповал убил подававшего ему пить, за что, понятно, был тут же убит. (Цензурных слов нет, нецензурные писать не хочется)
Между ранеными Бранд легче других перенес эти три мучительных дня, благодаря тому, что упал недалеко от воды и вследствие этого не страдал от жажды. Доставленный в Моддер-Спруйтский лазарет, он быстро поправлялся, его раны стали скоро и вполне гладко заживать. Но лежанье на голой земле во время сырых в холодных южноафриканских ночей отозвалось у него, вероятно, простудой и раздражением чувствительных нервов ревенной йоги (левой, простреленной выше колена). Даже после того, как оба пулевых отверстия зарубцевались без всяких дурных симптомов, у него продолжалась нестерпимая, доходившая до судорог в остальном теле боль этой ноги, мешавшая, конечно, движению и даже здоровому сну. В этом положении он был доставлен в наш поезд и скоро привлек мое внимание как особенно сильным страданием, так и мужеством, с которым он его переносил, стиснув зубы на трубке, которую я ему постоянно набивала, так как, кроме ноги, у него была еще легкая, но плохо зарубцованная рана правой руки. Единственная жалоба, которую я от него слышала, это, что он не спит уже три недели и сойдет с ума, если не заснет. При полной беспомощности д-ра Т. перед всяким сколько-нибудь затруднительным случаем, мне пришлось самой добиваться какого-нибудь способа доставить бедному малому это успокоение, и я случайно напала на долгое и терпеливое применение массажа, вызвавшего, наконец, временное прекращение боли и давшего больному несколько часов спокойного и здорового сна.
Приехав в Преторию около часу дня, мы были встречены на станции санитарами разных больниц, по которым распределялись прибывшие больные. Навещая их в следующие дни до своего отъезда на работу всем отрядом, мы успели несколько познакомиться с больницами Претории и постановкою там санитарного дела.
До войны в Претории существовала только одна больница, вполне удовлетворявшая веем нуждам населения – так называемая Volkshospital, построенная в 1890 году на государственные средства, за городом в тенистом саду, куда выходят веранды для больных, и вообще устроенная по всем правилам науки. Например, хирургическое отделение поставлено согласно правилам современной асептики, что должно быть отмечено в стране, где практиковало много английских врачей, насколько нам пришлось видеть, вообще мало знакомых с этой системой и ярых ее противников. Но больницей заведовал голландец д-р Кольф, соотечественники которого, как мы могли убедиться на бывших с нами хирургах-голландцах, больше приверженцы асептики, хотя иногда и смешанной (что в полевой хирургии, впрочем, неизбежно); консультантом же по хирургии состоял кончивший курс в Юрьевском университете русский доктор Гернет, чем и объясняется вполне правильная постановка этой отрасли медицины. В начале войны в Volkshospital поступало много хирургических больных, но потом возникли упомянутые уже мною несогласия между постоянным медицинским управлением, к ведению которого принадлежала эта больница, и трансваальским Красным Крестом, заведовавшим эвакуацией больных от фронта и санитарными поездами; вследствие этих местных счетов, большинство хирургических больных направлялось во временный госпиталь, устроенный 1-й голландской амбуланцией в здании школы девушек (Stadtmädchenschule); расположенный внутри города, но весь окруженный густой зеленью, он в хирургическом отношении был поставлен вполне удовлетворительно и обладал даже приспособлениями для исследований посредством лучей Рентгена и рентгеновского фотографирования. (Это поистине круто!)
Кроме того, в Претории, во время войны, был еще так называемый Berkhospital – больница Берка, богатого англичанина из местных жителей, в знак своей лояльности устроившего ее в здании мужской гимназии. ;-))) Сюда, как и в Volkshospital, поступали преимущественно терапевтические, специально тифозные больные, хотя имелись все нужные приспособления для хирургического ухода. К концу нашего пребывания в Трансваале, т. е. в апреле-мае месяцах, вернувшаяся от фронта (после многих приключений и опасностей), немецкая амбуланция открыла еще в Претории свой очень хорошо устроенный госпиталь.
Вне города в округе Ватерфаль*** – совершенно отличной от Ватерфаля boven и Ватерфаля onder, посещенных нами проездом из Лоренцо-Маркеза, близ лагерного помещения для пленных англичан-рядовых, (большая любезность по отношению к англичанам – содержать рядовых отдельно от офицеров ;-))) находился госпиталь, говорят, очень неудовлетворительного устройства и довольно плохо снабженный, но ведь надо вспомнить, какие затруднения испытывая бурский комиссариат в снабжении необходимым, даже собственные боевые отряды, также стоимость, а главное недостаток, даже в специальных складах вывозимых из Европы лекарств и медицинских принадлежностей, часть их к тому же сами англичане объявили военной контрабандой, ;-)))) забывая, что от недостатка их будут страдать прежде всего многие тысяч их пленных соотечественников. Весь образ ведения ими этой войны, отчеты всех очевидцев вполне освобождают буров от всякого упрёка в жестокости к пленным или хоти бы невнимания к их нуждам, но трудно было ожидать, чтобы они, часто затрудняясь снабжать сражающихся защитников страны, прежде них думали о полном комфорте пленных врагов.
В Претории существовала еще хорошо устроенная лепрозория, так как это ужасная болезнь, вследствие несоблюдения гигиенических правил, начала было распространяться, особенно между чернокожим населением, но осмотреть это учреждение мне, к сожалению, не удалось.
Вообще, если доктора, после нескольких часов обязательной работы, еще находят время показывать своим гостям устройство и приспособления своих больниц, то сестры, особенно в исключительных условиях деятельности, редко имеют возможность или даже охоту свободное время проводить в объяснениях посетителям. Такие посещения часто служат серьезной помехой в работе, и, зная это по собственному опыту, я, кроме случаев особенного интереса или исключительно хороших личных отношений, всегда избегала бесцельно скитаться по чужим больницам, оставляя их осмотр до необходимости навестить сданных туда своих временных больных, всегда очень ценивших такие посещения.
Большинство привезенных нами в этот раз в Преторию больных лежали в госпитале «Школы Девушек», навещая их, мне пришлось обратить внимание на прирожденную благовоспитанность, которой отличается большинство даже малообразованных буров. Приходя к своим больным, я, обыкновенно, запасалась для них фруктами, менее обильными тогда в Претории вследствие прекращения подвоза из английских областей, и всегда составляющими лучшее баловство для больных, особенно раненых. Наделяя своих, нельзя же было обходить лежавших рядом с ними больных. И тут в манере брать и благодарить мне много раз приходилось радоваться этой природной деликатности «грубых и неотесанных буров». Особенно поразил меня один эпизод. Придя как-то среди дня, я нашла большинство своих друзей в большой беседке в саду перед госпиталем, где, под густою зеленью дерев, переплетенных вьющимися растениями, ходячие больные проводили иногда целый день и куда выносили с кроватями слабых поправляющихся. В этот день сборище под деревьями оказалось особенно многолюдным, и было видно, что оставшегося у меня винограда не может хватить на всех присутствующих. Я была принуждена сказать: «Мне очень жаль, что я не могу угостить вас всех, но, кому хватит, вы все же возьмите моих ягод». И ни один не отказался от моего угощения, но надо было видеть, с каким природным тактом они брали по нескольку ягод, оставляя лучшие кисти слабым, так что в конце концов я обошла всех и от каждого услышала несколько искренних и сердечных слов о том, как они ценят мое внимание и что им дороги не фрукты, а моя забота о них. Мне невольно вспомнились слова одной из местных дам: «Я вас уверяю, сестра, что, когда вы ближе узнаете нас, вы увидите, что у нас много благородной крови (что бы это значило?.. ;-))) и что бур от рождения джентльмен (a born gentleman)». ;-)))
_______________
*Вебер Ф. К. Об огнестрельных повреждениях новейшими снарядами на основании наблюдений, произведенных в последнюю англо-трансваальскую войну.
**Под начальством полковника Торникрофта, заменившего смертельно раненного Вудгета.
***Ватерфаль – водопад, название, повторяющееся в разных местах Трансвааля.
