Народ и собака Павлова
Шендерович Виктор[Отрывки]
«Люди избавились бы от половины своих неприятностей, если бы договорились о значении слов», – писал Декарт.
Слово «народ» в русском применении давно и, похоже, совершенно рукотворно сцеплено с представлением о безликой массе, богоносном носителе скотского терпения, симметричной тупости, единодушного одобрения и массового, по начальственной отмашке, гнева в адрес тех, которые «не народ».
Попытка перечислить тех, которые «не народ», приведет нас прямиком в пантеон с именами в диапазоне от Чаадаева до Сахарова.
Но я даже не о сравнительном человеческом качестве «народа» и «не народа», я – только о дефинициях. Вот скажите мне: почему Чаадаев – это только и именно Чаадаев, а любая хамская рожа с недержанием речи – непременно «народ»? Что за странное обобщение? Написал «странное» – и тут же понял: ничего странного в этом как раз и нет. Просто Чаадаеву (Вяземскому, Герцену, Ключевскому, далее везде) для выражения своего мнения достаточно имени собственного, а хамская рожа ясно понимает, что этой самой рожи явно недостаточно для авторитета. И, хмуро почесываясь, рожа идет в сенцы и приносит оттуда здоровенную корявую дубину с нацарапанным на ней словом «народ».
Ага, щас. «Народ» – это мы все, совокупно. Ты, я и еще примерно 140 млн. человек, каждый со своим именем и представлениями о Вселенной. Нам, к общей нашей печали, жить вместе.
Ты, конечно, хотел бы, чтобы исчез я. Встречным образом, я сам был бы не прочь депортировать тебя – машиной времени, куда-нибудь в глубокий феодализм, из которого ты подаешь свой бойкий голос. Но у меня нет машины времени, а у тебя зондеркоманды, и нам приходится взаимно терпеть. И это правильно, как говорил Горбачев. А если придет охота пообщаться, предлагаю впредь делать это от своего персонального имени.