Уго Чавес – это не Фидель Кастро

[rositsa]

О Чавесе, который не стал Сталиным

Михаэль Дорфман

Уго Чавес, скончавшийся, как и Сталин, 05.03, мог бы стать маленьким Сталиным, типичным латиноамериканским диктатором, но не захотел им стать.

Чавес вовсе не гнушался авторитарных мер, оказывал давление на суды, национализировал некоторые СМИ, однако не больше, чем иконы либерализма – Франклин Делано Рузвельт или Шарль де Голль. В целом – Чавес оставался демократическим лидером. Чавес сохранил гражданское общество и власть закона. По разным подсчётам, в Венесуэле 11 или 17 политических заключённых. Это куда меньше, чем в Никарагуа после 1980, чем на Кубе, чем в американском «государстве Хомэленд сэкьюрити» Буша-Обамы, где десятилетиями людей держат в тайных тюрьмах, без суда, по каким-то секретным инструкциям из Белого дома.

Ещё важней, что Чавес никогда не изменил своему электорату, как это сплошь и рядом заведено не только у латиноамериканских президентов-полковников, вроде Перона, но и у «респектабельных» политиков – Блэра, Путина или Обамы. Если уж говорить об авторитаризме, то его было как раз недостаточно. Чавес не тронул коррумпированный госаппарат, не ударил по корпоративным доходам. Он предпочитал в обход создавать параллельные структуры социального обеспечения, смягчавшие жёсткую народную нужду и заодно обеспечивающие ему широкую электоральную поддержку.

Если понимать демократию как народовластие, то народное участие в исправлении власти в Венесуэле, несомненно, – самое широкое в Западном полушарии. Чавес отказался от проторённого и порочного пути однопартийных диктатур и «народных фронтов». Чавизм – это широчайшая народная коалиция очень разных партий, групп, гражданских ассоциаций, локальных и автономных коллективов. Чавизм поддерживают и новый боливарианский политический актив, и разнообразные традиционные левые партии и группы, и экономические элиты, и военные.

Чавес не был авторитарным вождём. При его появлении аудитория не вставала единодушно, не изображала «бурные аплодисменты, переходящие в овацию». Чавес был не вождём, а как бы координатором и арбитром. Огромные нефтяные доходы делали президента независимым от всех групп и надёжно ограждали от давления. Огромная заслуга Чавеса в том, что он вовлёк в демократический процесс широкие массы, и они так просто уже не уйдут из политики. Опыт создания широкого и разнообразного низового народного движения, эффективно поддерживавшего власть в её социальных программах – наверное, самое важное и имеющее универсальное значение в опыте чавизма.

Нет сомнения, что Венесуэла Чавеса является тем, что принято называть мобилизованным обществом. Чудо заключается в том, что 14 лет Чавесу удавалось поддержать эти мобилизованность без культивации внешней опасности, как, например, в Израиле, и без внутренних репрессий, как в сталинской России. Уникальный феномен Чавеса частично объясняется нефтяным богатством, частично – наличием демократических устоев в Венесуэле. Однако ещё предстоит объяснить и изучить, как в капиталистической и неолиберальной экономической среде Чавес сумел преодолеть религиозную догму неолиберализма и направить ресурсы на уменьшение страданий широких народных масс.

Феномен Чавеса невозможно серьёзно и объективно объяснить с точки зрения ортодоксального советского или другого «революционного» марксизма, ни с точки зрения неолиберальной догматики. На глазах возникает культ перманентного и непогрешимого революционера. Сама революционность Чавеса вызывает много вопросов. Несомненно, что он пользовался революционной риторикой, но сегодня нет политика, который бы так или иначе не говорил о переменах. Множество людей в Венесуэле и во всём мире путают революционность с антиамериканизмом. Сталинисты, нацболы, единоросы, французские неофашисты, стареющие иранские исламские радикалы, вслед за Эдуардом Лимоновым разглядели лишь то, что Чавес «дразнил янки». 1 из явных благоглупостей преемников Чавеса – решение бальзамировать президента. Он был верующим католиком, хотя и не особо соблюдающим обряды. И его надлежит похоронить по-божески и человечески, чтобы душа его упокоилась с миром, не преследовала тех, кто возьмётся сотворить себе кумира.

Неолибералы, в свою очередь, тешатся культом демонизации Чавеса, хотя и здесь Чавес переиграл неолиберальную пропаганду, отобрал у них монополию назначать империи и оси зла. Возникла целая индустрия критики Чавеса и дискредитации венесуэльского опыта социальной политики, очень похожая на почившую в бозе советологию. Политику и практику чавизма критикуют не с точки зрения объективной науки, а с точки зрения идеологически-теологической догматики свободно-рыночного фундаментализма. Чавеса противопоставляют опыту Бразилии под руководством президента Лулы да Силва. Мол, Чавес – радикальный экстремист, а Лула – умеренный реформатор. На самом деле они были союзниками и поддерживали друг друга в сложной игре с неолиберальными силами во главе с США, играя роль «плохого и хорошего». Избрание президента Лулы в 2002 пробило первую брешь в неолиберальном кольце, смыкавшемся вокруг Чавеса после переворота 04.2002.

«Экстремизм» и «радикализм» Чавеса помогали «умеренному» Луле противостоять нажиму Америки, защищавшей интересы транснациональных корпораций. «ВикиЛикс» показали миру, как бразильская дипломатия боролась с попытками Белого дома изолировать Венесуэлу. Во время конференции американских стран в Буэнос-Айресе в 2005 на улицах десятки тысяч организованных Чавесом демонстрантов клялись сжечь «свободную торговлю». А президент Лула в конференц-зале отчитывал Буша за лицемерие его политики «свободной торговли», выражавшееся в огромных государственных субсидиях крупному агропромышленному бизнесу.

Без помощи Чавеса латиноамериканским лидерам не удалось бы сорвать опасные планы создания «однополярного мира» и «гармонического эквилибриума» в Латинской Америке. Позже Чавес координировал усилия Лулы и президента Аргентины Нестора Киршнера. Их совместные усилия увенчались успехом и заставили администрацию Буша списать долги беднейших стран Латинской Америки. Когда было выгодно, Чавес, публично называвший Буша дьяволом, прекрасно сотрудничал с администрацией Буша, где тоже не гнушались сравнивать Чавеса со Сталиным. Да и в течение всех 14 лет Чавес успешно торговал с США, и большая часть венесуэльской нефти тоже шла в США.

Отношение к Чавесу в мейнстриме американских СМИ и в коридорах власти заслуживает отдельной статьи, вскрывающей откровенный популистский идиотизм, голливудскую ментальность, разделяющую мир на «наших хороших парней» и на «них», на плохишей. Даже автор либерального «Нью-Йоркера», в положительных тонах описывая программы детского музыкального образования в Венесуэле, созданные по инициативе Чавеса, поддался общему мутному потоку брани и заметил, что Сталин тоже любил музыку.

Вообразившая себя «лидером свободного мира», «землёй свободных, домом храбрых» Америка читает себя вправе клеймить вполне рациональных, но неугодных субъектов империями и осями зла, сравнивать с худшими преступниками в истории человечества. Чавес не был радикалом. Он был куда более умеренным, чем большинство прозападных президентов Латинской Америки. Он далёк и от примазавшихся к нему Александра Лукашенко или Махмуда Ахмединежада. Может, в Америке его меры и казались многим недемократичными, но на Кубе и в других латиноамериканских странах Венесуэла была образцом демократичности и умеренности, обществом, которым они сами хотели бы стать.

Серьёзная политика никогда не обходилась без шоу. «Вчера дьявол пришёл сюда, – заявил Чавес с трибуны ГА ООН. – Он стоял здесь. Прямо здесь... Здесь пахнет серой до сих пор – эта трибуна, перед которой я сейчас стою». Президент взглянул на аудиторию озорными глазами, перекрестился, поцеловал свою руку, как положено, когда отгоняют злой дух. Потом он подмигнул своей аудитории и возвёл очи горе. Это был классический Чавес – гениальный политический шоумен, игравший миниспектакль, в меру возмутительный, совершенно лишённый как исступлённости, так и ложной многозначительной напыщенной пустоты, приправленный хорошо продуманными деталями. Это был луч света в напыщенной рутине выступлений на Генеральной ассамблее. Короткое шуточное замечание сделало куда больше, чем длинные обвинительные речи, отвлекло огонь от дежурного мирового злодея Ирана, которого тогда всем миром осуждали за плохое поведение.

Таким и запомнится Чавес. Он говорил о себе: «Я – как колючка в саванне, которая может давать аромат друзьям во время цветения и шипы врагам, когда меня трогают». Чавес ушёл на пике популярности, оставив после себя очень сложное общество. Неясно, насколько смогут укрепиться достижения его Боливарианской революции. Как всегда бывает, вчерашние победы являются источником завтрашних проблем. Перед Венесуэлой стоят серьёзные экономические и социальные проблемы. В их решении Чавес уже не примет участия. Чавес останется в памяти поколений как лидер, который в смутное время глобальной гегемонии свободно-рыночного корпоративного капитализма сумел не только с книгой Ноама Хомского в руках бросить интеллектуальный вызов триумфальному неолиберализму, но и на практике показать, что альтернатива этой системе возможна.