![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
rositsaПродолжение
Перевозка раненых по железнодорожным линиям, служба санитарных поездов, их устройство и обстановка были в Трансваале поставлены очень хорошо, отчасти, конечно, благодаря относительно малому для серьезной войны количеству больных и раненых, для которых почти всегда оказывалось вполне достаточно четырех поездов, организованных еще в самом начале войны. Кроме того, многие из буров, находясь довольно близко от своих ферм, предпочитали, при малейшей возможности, самостоятельно уезжать туда, и за силу их натур, а также толковость их домашнего ухода, говорит то обстоятельство, что такие самовольные отлучки от профессиональной помощи даже в серьезных случаях редко имели дурные последствия.
Каждый санитарный поезд состоял из большого вагона-лазарета в два этажа пружинных коек, расположенных по стенам по обе стороны широкого прохода на достаточной высоте одна над другой. Эти койки, числом от 20-ти до 30-ти, предназначались для тяжело раненных и слабых, но не заразных больных; тифозные в этих вагонах не перевозились из боязни инфекции. Затем несколько вагонов 1-го класса (обитые очень красивой тисненной клеенкой под кожу) для легкобольных, врачей и сестер. Кроме того, в каждом поезде имелся вагон-кухня, очень хорошо снабженный сообразно привычкам страны, товарные вагоны для склада амбулационных принадлежностей, а также личных вещей больных и персонала и, наконец, самое важное в почти тропическом климате, вагон-резервуар, щедро снабжённый водою на все нужды обширного лазаретного хозяйства. При поезде находилось достаточное количество черной прислуги и санитарный персонал из жителей Претории, записанных в Красный Крест и наскоро снабженных кое-какими элементарными знаниями ухода за больными.
О санитарах-мужчинах, записавшихся в Красный Крест, чтобы избежать «командирования» на войну, я уже говорила выше; надо прибавить только, что, как редкие, правда, исключения, и здесь попадались люди, вполне добросовестно относившиеся к делу и хорошо ним знакомые. В нашем поезде из трех санитаров оказался один такой, действительно опытный, оказавший нам серьезную помощь. Дамский персонал тоже носил весьма смешанный характер. Рядом с лицами, действительно одушевленными патриотическими чувствами и стремлением оказать посильную помощь страждущим защитникам родины, были в значительном количестве особы, ухватившиеся за этот способ привлечь к себе внимание, сблизиться с выдающимися членами местного общества или просто для разнообразия, как способ флирта с санитарами и приезжими докторами, один из которых, молодой и красивый человек, при мне выразился так: «Не знаю, что больные, а за нами ухаживают с полным усердием». В нашем поезде меня особенно возмущала одна молодая, вдовушка, муж которой только за 4 месяца перед тем был убит при Эланслаагте; (Видать, не очень-то она любила покойничка! ;-))) она же теперь, проезжая мимо самого этого места, с поездной платформы объяснила топографию сражения красивому доктору en question, причем черное платье и белый африканский чепец эффектно оттеняли ее матовую кожу и игру выразительных темных глаз. При больных я эту особу ни разу не видела. Но, добросовестные или недобросовестные, почти все эти дамы еще совсем не успели примениться к делу, почему управление Красного Креста, по возможности, давало им в помощь хотя одну или двух профессиональных сиделок: которые, таким образом, при неумелости и недостаточности помощи часто оказывались заваленными почти непосильной работой. Так мы две, в первый день занявшись исключительно слабыми больными санитарного вагона, с ужасом открыли, что легким больным в вагоне 1-го класса, не требовавшим ровно никакого ухода, без нас не позаботились даже своевременно раздать пищу.
Впрочем, судя по рассказам других участвовавших в подобных поездках, наш поезд представлял выгодное исключение по многим беспорядкам, на которые и было обращено внимание впоследствии управления. Этому, вероятно, способствовало присутствие в этом поезде, в числе дам Красного Креста, г-жи Лины Мульдер, незамужней сестры г-жи Рейц, жены статс-секретаря, своим толковым и внимательным отношением к мало знакомому ей делу оказавшей нам существенную помощь.
Врачебный персонал в санитарных поездах также попадался весьма разнообразный. Кроме местных африканских докторов, о которых речь еще впереди, из европейских врачей далеко не все охотно оставляли свои благоустроенные госпитали для исключительных и не всегда приятных условий работы. Поэтому рядом с опытными врачами в санитарных поездах часто попадались лица, искавшие куда-нибудь приткнуться, по несогласиям или ненужности в собственном отряде. Таким, к сожалению, оказался и молодой доктор (немец), с которым нам в этот раз пришлось работать, малая опытность которого в терапевтике и совершенная беспомощность в хирургии оказались не одним курьезом, к счастью, не проведшим к каким-либо трагическим результатам.
Когда эта командировка была решена для меня и сестры Росс, те из докторов нашего отряда, которые не имели еще определенного дела и проводили время в ознакомлении с местными условиями и в наблюдении за более интересными болезнями местных госпиталей, – Вебер, Кухаренко и Борнгаупт – выразили администрации поезда желание участвовать в этой поездке, хотя бы в качестве туристов, что и было тотчас весьма любезно для них устроено.
Первая часть поездки от Претории до Моддер-Спруйта вообще больше всего походила на увеселительную прогулку, так как, ознакомившись с устройством нашего подвижного госпиталя и приведя в порядок переданный нам перевязочный материал, о чем у наших спутников понятие вовсе отсутствовало, лазаретный вагон был заперт, и все 1½ сутки, которые длилась поездка в один конец, нам оставалось только присматриваться к незнакомой стране и ее жителям. Тут для меня оказалось неоценимым присутствие в поезде г-жи Мульдер и ее 12-летнего племянника Ганзей Рейц, ехавшего в лагерь повидаться со старшими братьями. Этот симпатичный, живой мальчик, часто присутствовавший при разговорах старших, выдающихся лиц, посещавших отца, и на развитие которого сам отец, очевидно, положил много труда и внимания, оказался не по летам осведомленным насчет всех происшествий и обстоятельств войны, так что ему, как и его тетке, я обязана многими интересными сведениями и указаниями. При этом нисколько не страдал чисто мальчишеский задор, и мне вспоминается один рассказанный им эпизод, типичный и для него, и для отношений буров и англичан. «Я ездил, – говорил он, – с отцом в Наталь, и там, пока он был занят делами, играл с одним английским мальчиком, который страшно хвастался превосходством английской нации, обширностью ее владений, военной славой и могуществом и т. п. Я все это слушал, слушал и, наконец, сказал, что, как я вижу, он такой умный, так много знает, особенно по английской истории; а знает ли он, что это за гора на горизонте? – Маюба, где англичане были так хорошо побиты бурами. Он на меня бросился, но я его повалил и отдул». (Что и говорить – аргумент неотразимый. ;-)))
Этот прием одним сухим намеком подорвал пустую болтовню собеседника – вообще очень типичен для характера буров. О президенте Крюгере рассказывают множество анекдотов подобного рода; один из них я привожу здесь, как образец этого рода юмора. Раз к нему явился молодой приезжий голландец, заявил о своем желании получить место в управлении и начал перечислять все, что он, по своему мнению, знал и мог на себя взять, причем его наименьшими достоинствами являлось знание всех языков цивилизованного мира и чуть ли не всех отраслей науки. К удовольствию оратора, президент в упор смотрел на него и, по-видимому, боялся проронить хотя бы одно название из его длинного каталога. Наконец, Oom Paul затянулся из трубки, выпустил облако дыма и заметил: «Так, так. А скажите, пожалуйста, неужели в Голландии не нужны такие ученые люди; для нас, я боюсь, что вы даже слишком умны».
Из Претории мы выехали около часа пополудни и на другое утро миновали в Фольксрусте прежнюю трансваальскую границу, пройдя под самой горою Амаюбой, свидетельницей знаменитого поражения англичан в 1881 г. Миновав границу, мы вступили уже в английскую провинцию Наталь, в то время наполовину запятую трансваальскими войсками.
Наталь расположен но восточному склону Драконовых гор, спускающихся уступами от трансваальского плоскогорья к океану. Поэтому климат в Натале значительно разнится от трансваальского: несмотря на большее удаление от экватора, он здесь, как и в Капской колонии, гораздо теплее, воздух более влажен, не так чист, как на плоскогорье, что ощущается тотчас после переезда границы, т. е. перевала через горный кряж. Зато многие тропические культуры удаются здесь лучше, благодаря отсутствию, особенно в низменных частях, холодных зимних рос. Вообще иностранец, вступающий из Трансвааля в Наталь, поражается разницей в обработке земли бурами и их соседями, английскими колонистами и поражается, надо сознаться, не в пользу трансваальца. ;-))) Буры, до сих пор по крайней мере, были очень консервативны в своих способах хозяйствования, ограничиваясь очень незначительными по количеству земли посевами необходимейших злаков, и оставляли огромные пространства весьма дородной земли под пастбища и охоту. (Охота – это святое! ;-))
Этот прием зависел, конечно, в значительной степени от редкости населения и дороговизны наемного труда, даже кафров; (Последнее обстоятельство вызывает у меня когнитивный диссонанс) но отчасти должен быть отнесен и к народному характеру, так как, например, их способы садового хозяйства столь же первобытны, и даже вокруг своих ферм они мало разводят садов, фруктов и овощей, так что этого рода потребности городов, очень развитые и хорошо оплачиваемые, до сих пор удовлетворялись почти исключительно ввозом из соседних английских провинций – Капской и Наталя, или посредством дорогих фруктовых и овощных консервов, тогда как свойства почвы давали бы материал к широкому развитию сельского хозяйства и связанных с ним отраслей заводской деятельности. В объяснение столь беспечного отношения к явным материальным выгодам и своим, и столь горячо любимой родины у старого поколения буров, вы иногда наталкиваетесь на самые неожиданные и странные по нашим понятиям отговорки. Например, «не следует заставлять землю производить то, чего Господь Бог в нее не заложил», или что не стоит тратить время и труд на большие посадки, когда может налететь саранча (действительно, одно из бедствий страны) и все уничтожать, бороться же с этим злом грех, так как это – казнь, посылаемая Господом Богом. (Очевидно, англичане были посланы не богом, а дьяволом. ;-))) Впрочем, далеко не все старшее поколение держится подобных взглядов; мы видим, как разумно типичный выдающийся представитель этого поколения, президент Крюгер, относится к вопросам народного хозяйства; там же, где такие взгляды еще повторяются по рутине, я считаю это теперь не столько искренним убеждением, сколько дипломатическим приемом флегматичного и лукавого по природе крестьянина-земледельца, чтобы отделаться от приставаний и подозрительных новшеств наезжего люда.
Этого не понимают многие из европейцев, и часто приходилось слышать и читать резкие нападки и насмешки, над косностью и неразумием буров; выражалась даже мысль, что переход страны в руки англичан есть дело желательное, так как они, по крайней мере, используют ее естественные богатства. Я же думаю, что указанные недостатки не служат у буров доказательством, как говорят англичане, общего упадка и вырождении расы (Биологи-самоучки, блин!) – о таком вырождении смешно говорить после геройской борьбы последних трех лет, тем более всякому имевшему какое-либо медицинское отношение к обеим столкнувшимся национальностям – а являются, напротив; последствием того, что молодой народ еще не успел пережить переход от прежнего полубродячего состояния, в самых первобытных условиях, к более развитым формам культурной жизни. Полагаю, что настоящий тяжелый кризис, если им удастся выйти из него победителями, должен и в этих отношениях вызвать скрытую энергию их народного характера и что молодое поколение со временем поведет дело совсем иначе, на что я даже встречала некоторые указания.
Пока же косность старших, упорное сохранение старых форм жизни и привычных способов хозяйства сослужили бурам службу, предохранив их от золотой горячки, охватившей нахлынувшие в Трансвааль толпы иностранцев; эти пришельцы вызвали у них только презрительное снисхождение к своей жадности на промысел, к которому они, хозяева страны и владельцы этой земли, относятся с флегматичным равнодушием.
В стремлении англичан вполне использовать природные богатства Трансвааля не может быть, конечно, сомнения. Думаю только, что, по крайней мере на долгое время эксплуатация ограничится хищнической разработкой тех рудных богатств, ради присвоения которых затеяна эта бесчеловечная и несправедливая война, так как разрабатывать землю в качестве колонистов, в сравнительно короткий срок приобретая и права гражданства, им до сих пор никто не препятствовал, Однако подобного рода деятельность англичан не развилась даже и в пограничных с Трансваалем английских областях – Грикуаланде и Родезии, где всё внимание пришлого английского населения устремлено на добывание бриллиантов; (я таки полагаю – алмазов) земледелием же, хотя бы по первобытным способам, занимаются исключительно зашедшие сюда семьи буров, не пожелавшие оставить своих посёлков при объявлений английского владычества. Мне самой не раз приходилось слышать от более развитых представителей даже сельского Трансвааля, что против поселения и приобретения у них гражданских нрав иностранцами, хотя бы английского происхождения, они ровно ничего не имеют, так как земли у них много и это может только поднять ее ценность, народное богатство вообще и разложить необходимые подати на большее число плательщиков, но что они хотят сохранить право строго различать между человеком, действительно оседающим в их стране, связанным с нею всею своею жизнью и интересами, и алчной толпой дельцов и золотоискателей, отбросов европейской жизни, стремящихся только к скорой и легкой наживе, которым стыдно и опасно вверить серьезные интересы страны.
Эти и подобные сведения и наблюдения мне приходилось собирать преимущественно во время частых переездов, заносивших меня, сообразно условиям работы, в разные, часто захолустные, углы бурских земель, началом которых и послужила эта поездка в Наталь. Способствовал мне интерес, обнаружившийся населением к этим иностранцам нового типа, приехавшим не с намерением грабить богатства страны, а из сочувствия к нему лично и для помощи. Не скажу, чтобы бескорыстие наших побуждений всегда встречало полное доверие, чему, к сожалению, способствовало недостойное поведение некоторых из приезжих европейцев, навлекших подозрение и на людей честных и бескорыстных. Часто приходилось натыкаться на предположение, что если не теперь, то впоследствии мы имеем в виду личные материальные выгоды. Часто мы слышали, например, коварный вопрос: «А что, zuster, не желаете ли вы и ваши доктора после окончания войны получить у нас казённые назначения?» Надо сказать, что казенные места составляют больное место природных трансваальцев, так как, вследствие усиленной закупки земель иностранными компаниями в золотоносных округах, многие из них в последние годы оказались без определенных средств к существованию, и большим предметом неудовольствия как для них самих, так и для их многочисленных родственников и друзей служило замещение казенных должностей, очень хорошо оплачиваемых, приезжими европейцами, преимущественно голландцами, как это было особенно в бытность статс-секретарем доктора Лейдса. (Что-то слышится родное...) Причины этого предпочтения правительства к пришлым чиновникам следует видеть в большей их подготовленности к той спешной реорганизации всех отраслей управления, какая велась в Трансваале в последние 20 лет. В Претории мне приходило постоянно и близко видеть многих из этих так называемых голландеров и убеждаться в полной пригодности большинства из них к занимаемым ими должностям и плодотворности работы на пользу приютившей их страны. Таков; например, г. Мансфельд, трансваальский секретарь по народному образованию, больше чем кто-либо способствовавший в последние 20 лет развитию природных сил молодого поколения, а также развитию в них разумных патриотических стремлений и идеалов. Встречались, конечно, также исключения противоположного характера, лица, смотревшие на занимаемые ими должности как на способ наживы, часто весьма бесцеремонный; они часто сознательно терпелись правительством ради знания порученного им технического дела. Тем не менее неудовольствие на предпочтение, якобы оказываемое правительством пришлым голландерам перед природными жителями страны, до войны, несомненно, существовало весьма определенное и сильное, и остается только удивляться, как английская дипломатия, в подобных случаях вообще столь цепная, не сумела ухватиться за эту черту для более мирного достижения своих целей, а сочла за лучшее прибегать к грубым приемам вроде набега Джемсона и явно недобросовестных придирок последних лет, сразу сплотивших всю голландскую расу Южной Африки в одном общем чувстве самосохранения и солидарности интересов. Объясняется этот промах, как и большинство промахов этой варварской войны, расчетами чисто биржевыми, а прежде всего состоянием дел знаменитой Chartered Company, требовавшими скорейшего захвата новых богатств во избежание разорения своих влиятельных акционеров.
Из этих объяснений понятно подозрение, скрытое в невинном, по-видимому, вопросе о казенном месте для нас, приезжих. Но это подозрение обыкновенно исчезало перед несколько подробным, объяснением, что как семейные, так и служебные отношения делают возвращение в Европу вполне необходимым для большинства из нас, а приехали мы из интереса к их стране и сочувствия их национальному бедствию для посильной помощи на средства своего народа. Большое впечатление производило, что наш русско-голландский отряд снаряжен не управлением Красного Креста, как это делается во всех случаях войны, а на суммы, собранные по мелочам всем русским народом из сочувствия их правому делу. Я хорошо помню, именно в Фольксрусте, одного симпатичного рослого молодца, находившегося на станции по пути в свое команде, который, выразив свое удивление и удовольствие, кончил восклицанием: «Дайте нам только выйти из теперешних тисков, и если у вас когда-нибудь случится народное бедствие – наша страна богата, и все, что вы первые собрали для нас копейками (pennies), мы отдадим вам фунтами (pounds)». (Ага, и опять английские денежки!..)
Продолжение следует
Перевозка раненых по железнодорожным линиям, служба санитарных поездов, их устройство и обстановка были в Трансваале поставлены очень хорошо, отчасти, конечно, благодаря относительно малому для серьезной войны количеству больных и раненых, для которых почти всегда оказывалось вполне достаточно четырех поездов, организованных еще в самом начале войны. Кроме того, многие из буров, находясь довольно близко от своих ферм, предпочитали, при малейшей возможности, самостоятельно уезжать туда, и за силу их натур, а также толковость их домашнего ухода, говорит то обстоятельство, что такие самовольные отлучки от профессиональной помощи даже в серьезных случаях редко имели дурные последствия.
Каждый санитарный поезд состоял из большого вагона-лазарета в два этажа пружинных коек, расположенных по стенам по обе стороны широкого прохода на достаточной высоте одна над другой. Эти койки, числом от 20-ти до 30-ти, предназначались для тяжело раненных и слабых, но не заразных больных; тифозные в этих вагонах не перевозились из боязни инфекции. Затем несколько вагонов 1-го класса (обитые очень красивой тисненной клеенкой под кожу) для легкобольных, врачей и сестер. Кроме того, в каждом поезде имелся вагон-кухня, очень хорошо снабженный сообразно привычкам страны, товарные вагоны для склада амбулационных принадлежностей, а также личных вещей больных и персонала и, наконец, самое важное в почти тропическом климате, вагон-резервуар, щедро снабжённый водою на все нужды обширного лазаретного хозяйства. При поезде находилось достаточное количество черной прислуги и санитарный персонал из жителей Претории, записанных в Красный Крест и наскоро снабженных кое-какими элементарными знаниями ухода за больными.
О санитарах-мужчинах, записавшихся в Красный Крест, чтобы избежать «командирования» на войну, я уже говорила выше; надо прибавить только, что, как редкие, правда, исключения, и здесь попадались люди, вполне добросовестно относившиеся к делу и хорошо ним знакомые. В нашем поезде из трех санитаров оказался один такой, действительно опытный, оказавший нам серьезную помощь. Дамский персонал тоже носил весьма смешанный характер. Рядом с лицами, действительно одушевленными патриотическими чувствами и стремлением оказать посильную помощь страждущим защитникам родины, были в значительном количестве особы, ухватившиеся за этот способ привлечь к себе внимание, сблизиться с выдающимися членами местного общества или просто для разнообразия, как способ флирта с санитарами и приезжими докторами, один из которых, молодой и красивый человек, при мне выразился так: «Не знаю, что больные, а за нами ухаживают с полным усердием». В нашем поезде меня особенно возмущала одна молодая, вдовушка, муж которой только за 4 месяца перед тем был убит при Эланслаагте; (Видать, не очень-то она любила покойничка! ;-))) она же теперь, проезжая мимо самого этого места, с поездной платформы объяснила топографию сражения красивому доктору en question, причем черное платье и белый африканский чепец эффектно оттеняли ее матовую кожу и игру выразительных темных глаз. При больных я эту особу ни разу не видела. Но, добросовестные или недобросовестные, почти все эти дамы еще совсем не успели примениться к делу, почему управление Красного Креста, по возможности, давало им в помощь хотя одну или двух профессиональных сиделок: которые, таким образом, при неумелости и недостаточности помощи часто оказывались заваленными почти непосильной работой. Так мы две, в первый день занявшись исключительно слабыми больными санитарного вагона, с ужасом открыли, что легким больным в вагоне 1-го класса, не требовавшим ровно никакого ухода, без нас не позаботились даже своевременно раздать пищу.
Впрочем, судя по рассказам других участвовавших в подобных поездках, наш поезд представлял выгодное исключение по многим беспорядкам, на которые и было обращено внимание впоследствии управления. Этому, вероятно, способствовало присутствие в этом поезде, в числе дам Красного Креста, г-жи Лины Мульдер, незамужней сестры г-жи Рейц, жены статс-секретаря, своим толковым и внимательным отношением к мало знакомому ей делу оказавшей нам существенную помощь.
Врачебный персонал в санитарных поездах также попадался весьма разнообразный. Кроме местных африканских докторов, о которых речь еще впереди, из европейских врачей далеко не все охотно оставляли свои благоустроенные госпитали для исключительных и не всегда приятных условий работы. Поэтому рядом с опытными врачами в санитарных поездах часто попадались лица, искавшие куда-нибудь приткнуться, по несогласиям или ненужности в собственном отряде. Таким, к сожалению, оказался и молодой доктор (немец), с которым нам в этот раз пришлось работать, малая опытность которого в терапевтике и совершенная беспомощность в хирургии оказались не одним курьезом, к счастью, не проведшим к каким-либо трагическим результатам.
Когда эта командировка была решена для меня и сестры Росс, те из докторов нашего отряда, которые не имели еще определенного дела и проводили время в ознакомлении с местными условиями и в наблюдении за более интересными болезнями местных госпиталей, – Вебер, Кухаренко и Борнгаупт – выразили администрации поезда желание участвовать в этой поездке, хотя бы в качестве туристов, что и было тотчас весьма любезно для них устроено.
Первая часть поездки от Претории до Моддер-Спруйта вообще больше всего походила на увеселительную прогулку, так как, ознакомившись с устройством нашего подвижного госпиталя и приведя в порядок переданный нам перевязочный материал, о чем у наших спутников понятие вовсе отсутствовало, лазаретный вагон был заперт, и все 1½ сутки, которые длилась поездка в один конец, нам оставалось только присматриваться к незнакомой стране и ее жителям. Тут для меня оказалось неоценимым присутствие в поезде г-жи Мульдер и ее 12-летнего племянника Ганзей Рейц, ехавшего в лагерь повидаться со старшими братьями. Этот симпатичный, живой мальчик, часто присутствовавший при разговорах старших, выдающихся лиц, посещавших отца, и на развитие которого сам отец, очевидно, положил много труда и внимания, оказался не по летам осведомленным насчет всех происшествий и обстоятельств войны, так что ему, как и его тетке, я обязана многими интересными сведениями и указаниями. При этом нисколько не страдал чисто мальчишеский задор, и мне вспоминается один рассказанный им эпизод, типичный и для него, и для отношений буров и англичан. «Я ездил, – говорил он, – с отцом в Наталь, и там, пока он был занят делами, играл с одним английским мальчиком, который страшно хвастался превосходством английской нации, обширностью ее владений, военной славой и могуществом и т. п. Я все это слушал, слушал и, наконец, сказал, что, как я вижу, он такой умный, так много знает, особенно по английской истории; а знает ли он, что это за гора на горизонте? – Маюба, где англичане были так хорошо побиты бурами. Он на меня бросился, но я его повалил и отдул». (Что и говорить – аргумент неотразимый. ;-)))
Этот прием одним сухим намеком подорвал пустую болтовню собеседника – вообще очень типичен для характера буров. О президенте Крюгере рассказывают множество анекдотов подобного рода; один из них я привожу здесь, как образец этого рода юмора. Раз к нему явился молодой приезжий голландец, заявил о своем желании получить место в управлении и начал перечислять все, что он, по своему мнению, знал и мог на себя взять, причем его наименьшими достоинствами являлось знание всех языков цивилизованного мира и чуть ли не всех отраслей науки. К удовольствию оратора, президент в упор смотрел на него и, по-видимому, боялся проронить хотя бы одно название из его длинного каталога. Наконец, Oom Paul затянулся из трубки, выпустил облако дыма и заметил: «Так, так. А скажите, пожалуйста, неужели в Голландии не нужны такие ученые люди; для нас, я боюсь, что вы даже слишком умны».
Из Претории мы выехали около часа пополудни и на другое утро миновали в Фольксрусте прежнюю трансваальскую границу, пройдя под самой горою Амаюбой, свидетельницей знаменитого поражения англичан в 1881 г. Миновав границу, мы вступили уже в английскую провинцию Наталь, в то время наполовину запятую трансваальскими войсками.
Наталь расположен но восточному склону Драконовых гор, спускающихся уступами от трансваальского плоскогорья к океану. Поэтому климат в Натале значительно разнится от трансваальского: несмотря на большее удаление от экватора, он здесь, как и в Капской колонии, гораздо теплее, воздух более влажен, не так чист, как на плоскогорье, что ощущается тотчас после переезда границы, т. е. перевала через горный кряж. Зато многие тропические культуры удаются здесь лучше, благодаря отсутствию, особенно в низменных частях, холодных зимних рос. Вообще иностранец, вступающий из Трансвааля в Наталь, поражается разницей в обработке земли бурами и их соседями, английскими колонистами и поражается, надо сознаться, не в пользу трансваальца. ;-))) Буры, до сих пор по крайней мере, были очень консервативны в своих способах хозяйствования, ограничиваясь очень незначительными по количеству земли посевами необходимейших злаков, и оставляли огромные пространства весьма дородной земли под пастбища и охоту. (Охота – это святое! ;-))
Этот прием зависел, конечно, в значительной степени от редкости населения и дороговизны наемного труда, даже кафров; (Последнее обстоятельство вызывает у меня когнитивный диссонанс) но отчасти должен быть отнесен и к народному характеру, так как, например, их способы садового хозяйства столь же первобытны, и даже вокруг своих ферм они мало разводят садов, фруктов и овощей, так что этого рода потребности городов, очень развитые и хорошо оплачиваемые, до сих пор удовлетворялись почти исключительно ввозом из соседних английских провинций – Капской и Наталя, или посредством дорогих фруктовых и овощных консервов, тогда как свойства почвы давали бы материал к широкому развитию сельского хозяйства и связанных с ним отраслей заводской деятельности. В объяснение столь беспечного отношения к явным материальным выгодам и своим, и столь горячо любимой родины у старого поколения буров, вы иногда наталкиваетесь на самые неожиданные и странные по нашим понятиям отговорки. Например, «не следует заставлять землю производить то, чего Господь Бог в нее не заложил», или что не стоит тратить время и труд на большие посадки, когда может налететь саранча (действительно, одно из бедствий страны) и все уничтожать, бороться же с этим злом грех, так как это – казнь, посылаемая Господом Богом. (Очевидно, англичане были посланы не богом, а дьяволом. ;-))) Впрочем, далеко не все старшее поколение держится подобных взглядов; мы видим, как разумно типичный выдающийся представитель этого поколения, президент Крюгер, относится к вопросам народного хозяйства; там же, где такие взгляды еще повторяются по рутине, я считаю это теперь не столько искренним убеждением, сколько дипломатическим приемом флегматичного и лукавого по природе крестьянина-земледельца, чтобы отделаться от приставаний и подозрительных новшеств наезжего люда.
Этого не понимают многие из европейцев, и часто приходилось слышать и читать резкие нападки и насмешки, над косностью и неразумием буров; выражалась даже мысль, что переход страны в руки англичан есть дело желательное, так как они, по крайней мере, используют ее естественные богатства. Я же думаю, что указанные недостатки не служат у буров доказательством, как говорят англичане, общего упадка и вырождении расы (Биологи-самоучки, блин!) – о таком вырождении смешно говорить после геройской борьбы последних трех лет, тем более всякому имевшему какое-либо медицинское отношение к обеим столкнувшимся национальностям – а являются, напротив; последствием того, что молодой народ еще не успел пережить переход от прежнего полубродячего состояния, в самых первобытных условиях, к более развитым формам культурной жизни. Полагаю, что настоящий тяжелый кризис, если им удастся выйти из него победителями, должен и в этих отношениях вызвать скрытую энергию их народного характера и что молодое поколение со временем поведет дело совсем иначе, на что я даже встречала некоторые указания.
Пока же косность старших, упорное сохранение старых форм жизни и привычных способов хозяйства сослужили бурам службу, предохранив их от золотой горячки, охватившей нахлынувшие в Трансвааль толпы иностранцев; эти пришельцы вызвали у них только презрительное снисхождение к своей жадности на промысел, к которому они, хозяева страны и владельцы этой земли, относятся с флегматичным равнодушием.
В стремлении англичан вполне использовать природные богатства Трансвааля не может быть, конечно, сомнения. Думаю только, что, по крайней мере на долгое время эксплуатация ограничится хищнической разработкой тех рудных богатств, ради присвоения которых затеяна эта бесчеловечная и несправедливая война, так как разрабатывать землю в качестве колонистов, в сравнительно короткий срок приобретая и права гражданства, им до сих пор никто не препятствовал, Однако подобного рода деятельность англичан не развилась даже и в пограничных с Трансваалем английских областях – Грикуаланде и Родезии, где всё внимание пришлого английского населения устремлено на добывание бриллиантов; (я таки полагаю – алмазов) земледелием же, хотя бы по первобытным способам, занимаются исключительно зашедшие сюда семьи буров, не пожелавшие оставить своих посёлков при объявлений английского владычества. Мне самой не раз приходилось слышать от более развитых представителей даже сельского Трансвааля, что против поселения и приобретения у них гражданских нрав иностранцами, хотя бы английского происхождения, они ровно ничего не имеют, так как земли у них много и это может только поднять ее ценность, народное богатство вообще и разложить необходимые подати на большее число плательщиков, но что они хотят сохранить право строго различать между человеком, действительно оседающим в их стране, связанным с нею всею своею жизнью и интересами, и алчной толпой дельцов и золотоискателей, отбросов европейской жизни, стремящихся только к скорой и легкой наживе, которым стыдно и опасно вверить серьезные интересы страны.
Эти и подобные сведения и наблюдения мне приходилось собирать преимущественно во время частых переездов, заносивших меня, сообразно условиям работы, в разные, часто захолустные, углы бурских земель, началом которых и послужила эта поездка в Наталь. Способствовал мне интерес, обнаружившийся населением к этим иностранцам нового типа, приехавшим не с намерением грабить богатства страны, а из сочувствия к нему лично и для помощи. Не скажу, чтобы бескорыстие наших побуждений всегда встречало полное доверие, чему, к сожалению, способствовало недостойное поведение некоторых из приезжих европейцев, навлекших подозрение и на людей честных и бескорыстных. Часто приходилось натыкаться на предположение, что если не теперь, то впоследствии мы имеем в виду личные материальные выгоды. Часто мы слышали, например, коварный вопрос: «А что, zuster, не желаете ли вы и ваши доктора после окончания войны получить у нас казённые назначения?» Надо сказать, что казенные места составляют больное место природных трансваальцев, так как, вследствие усиленной закупки земель иностранными компаниями в золотоносных округах, многие из них в последние годы оказались без определенных средств к существованию, и большим предметом неудовольствия как для них самих, так и для их многочисленных родственников и друзей служило замещение казенных должностей, очень хорошо оплачиваемых, приезжими европейцами, преимущественно голландцами, как это было особенно в бытность статс-секретарем доктора Лейдса. (Что-то слышится родное...) Причины этого предпочтения правительства к пришлым чиновникам следует видеть в большей их подготовленности к той спешной реорганизации всех отраслей управления, какая велась в Трансваале в последние 20 лет. В Претории мне приходило постоянно и близко видеть многих из этих так называемых голландеров и убеждаться в полной пригодности большинства из них к занимаемым ими должностям и плодотворности работы на пользу приютившей их страны. Таков; например, г. Мансфельд, трансваальский секретарь по народному образованию, больше чем кто-либо способствовавший в последние 20 лет развитию природных сил молодого поколения, а также развитию в них разумных патриотических стремлений и идеалов. Встречались, конечно, также исключения противоположного характера, лица, смотревшие на занимаемые ими должности как на способ наживы, часто весьма бесцеремонный; они часто сознательно терпелись правительством ради знания порученного им технического дела. Тем не менее неудовольствие на предпочтение, якобы оказываемое правительством пришлым голландерам перед природными жителями страны, до войны, несомненно, существовало весьма определенное и сильное, и остается только удивляться, как английская дипломатия, в подобных случаях вообще столь цепная, не сумела ухватиться за эту черту для более мирного достижения своих целей, а сочла за лучшее прибегать к грубым приемам вроде набега Джемсона и явно недобросовестных придирок последних лет, сразу сплотивших всю голландскую расу Южной Африки в одном общем чувстве самосохранения и солидарности интересов. Объясняется этот промах, как и большинство промахов этой варварской войны, расчетами чисто биржевыми, а прежде всего состоянием дел знаменитой Chartered Company, требовавшими скорейшего захвата новых богатств во избежание разорения своих влиятельных акционеров.
Из этих объяснений понятно подозрение, скрытое в невинном, по-видимому, вопросе о казенном месте для нас, приезжих. Но это подозрение обыкновенно исчезало перед несколько подробным, объяснением, что как семейные, так и служебные отношения делают возвращение в Европу вполне необходимым для большинства из нас, а приехали мы из интереса к их стране и сочувствия их национальному бедствию для посильной помощи на средства своего народа. Большое впечатление производило, что наш русско-голландский отряд снаряжен не управлением Красного Креста, как это делается во всех случаях войны, а на суммы, собранные по мелочам всем русским народом из сочувствия их правому делу. Я хорошо помню, именно в Фольксрусте, одного симпатичного рослого молодца, находившегося на станции по пути в свое команде, который, выразив свое удивление и удовольствие, кончил восклицанием: «Дайте нам только выйти из теперешних тисков, и если у вас когда-нибудь случится народное бедствие – наша страна богата, и все, что вы первые собрали для нас копейками (pennies), мы отдадим вам фунтами (pounds)». (Ага, и опять английские денежки!..)
Продолжение следует
