Славянское братство

[rositsa]

Дорогие френды, имею до вас такую просьбу.

"В пионерском детстве читала книгу про Великую Отечественную. Автора и название не помню. 1 из эпизодов: наш солдатик освобождает смертника-пулемётчика (такого, как в фильме Рогожкина «Кукушка», но тот не финн, а, если не ошибаюсь, хорват). Резюме «Спасать приятнее, чем убивать». Никто не помнит, откуда?"
Этот вопрос я задала здесь:
http://community.livejournal.com/76_82/2953382.html
И только что получила ответ:
О. Гончар "Знаменосцы"
На Либ.ру найдено только на украинском. Некоторые украинские слова я знаю, о некоторых - догадываюсь, но есть и те, что остаются для меня тайной.
Не согласится ли кто-нибудь перевести этот отрывок?

"Те, що побачив Козаков, зупинившись за останнiм каменем, вкрай
здивувало, вразило його. За кулеметом, на самiм краю урвища, лежав
один-однiсiнький солдат у мадьярському жовтому обмундируваннi, але босий.
Навколо нього валялись коробки з-пiд патронiв, купи вистрiляних гiльз,
вiдiткнута алюмiнiєва фляга... Бiльш не було нiкого i нiчого. Солдат
пильно вдивлявся поперед себе вниз, не помiчаючи, що хтось уже стоїть в
нього за спиною. "Чого вiн босий?" - подумав Козаков i, наставивши
автомата, звично, з пiдкресленою байдужiстю сказав:
- Хенде хох!
Солдат обернувся до нього обличчям. Це було обличчя мерця, подоба
якоїсь єгипетської мумiї, вийнятої з гробницi. Один маслак, один череп,
обтягнутий темно-жовтою, спеченою шкiрою!.. Тiльки тi глибоко запалi очi
ще жили i горiли таким щирим, змiшаним з божевiльною радiстю подивом, що
Козакову раптом стало жаль свого бранця.
- Хенде хох, - сказав сержант ще раз таким тоном, наче пропонував
земляковi закурити.
Солдат сiв i, сидячи, пiдняв руки. Тiльки тепер Козаков зрозумiв, чому
кулеметник босий. Обидвi ноги його були прикутi до каменя залiзними
короткими ланцюгами.
"Смертник! - майнуло Козакову в головi. - Та це ж смертник!"
Досi вiн багато чув оповiдань бiйцiв про цих смертникiв, що їх ворог
залишав за собою при вiдступi, але навласновiч бачив такого бiдака вперше.
- Камрад, не убий! - скривився солдат жалiбно, злякано i приязно
вдивляючись у Козакова. - Я хорват, товаришу.
I щоб швидше переконати цього плечистого юнака з автоматом, що перед
ним таки справдi хорват-слов'янин, бранець сухим скрипучим голосом натужно
проспiвав йому рiдною мовою якийсь фривольний куплет, щось на зразок
коломийки. Сержантовi нестерпно було на нього дивитись. До такого стану
довести людину! Посадити на ланцюг без води, без хлiба i заставити
стрiляти у своїх же братiв!.. Та ще ця скрипуча соромiцька пiсенька, якою
вiн хоче врятуватись вiд смертi... Губи солдата, запеченi, як чорна хлiбна
шкуринка, ледве розмикалися. Його, видно, палила спрага.
- Ех, ти...
Козаков вiдстебнув вiд пояса флягу, i хоч там було води всього на один
ковток i самому йому пересихало в горлi, вiн, не вагаючись, подав флягу
старому солдатовi.
- Пий!
Солдат схопив флягу обома руками. Сухi, до краю виснаженi руки його
дрижали, коли вiн пив, i навiть рiдке сивiюче волосся на головi тремтiло,
безладно одкинувшись назад.
- Кесенем сипе, шпасiба, мерсi, - повертаючи флягу, дякував солдат
всiма знаними мовами. - Руський - добрий; руських - любiм...
Козаков, однiєю рукою пiднявши автомат в небо, дав три одиночних
пострiли. Це було сигналом униз його хлопцям. Один з них одразу ж метнувся
до командира полку доповiдати, що все вже в порядку.
Хорват тим часом показував Козакову свої солдатськi документи, i
Козаков, розглядаючи їх, удавав, що цiлком у них розумiється.
- Так, так... Умгу, - суворо миркав вiн у документи.
Хвилюючись i все ще не опам'ятавшись, солдат розповiдав про себе. Вiн
угорський хорват з Балатону, по професiї чизмар, тобто швець. Коли Салашi
закликав його до армiї, запродавши нiмцям, вiн не хотiв стрiляти в своїх
схiдних братiв слов'ян i вирiшив будь-що здатися в полон. Нав'язавши одної
ночi на гвинтiвку бiлу хустку, вiн пiшов у гори. Цiлу нiч вiн кружляв у
якихось бескеттях, кам'яних лабiринтах, без компаса, без керма i без
вiтрил iз своєю бiлою хусткою на гвинтiвцi. На свiтанку йому здалося, що
вiн нарештi досяг мети. Iз скелi над ним чахкали малi мiномети, i вiн
почав туди гукати, махаючи бiлою хусткою радянським бiйцям. До нього
звiдти швидко спустилися... нiмцi й мадьяри. Отак проблукавши нiч в Альпах
- жорстокi гори Альпи! - вiн знову попав до осоружних фашистiв. Тi одразу
здогадалися, в чiм рiч. Одвели в штаб батальйону. Там офiцерня довго
глузувала з його невдалого переходу в полон, а потiм було винесено вирок:
розстрiляти. Проте з солдатами у них сутужно, i один з офiцерiв порадив
залишиш його в засiдцi на крайньому глухому фланзi батальйону. Це була
певна смерть. Його прикували на цiй кам'янiй вежi бiля МГ, позбавивши
всього, залишивши йому тiльки патронiв вдосталь. Тепер вони знали, що вiн
загине так чи iнакше: або сконає сам, змучений спрагою, розкльований
птицями, або впаде пiд кулями, вiдстрiлюючись до останнього, коли на нього
наступатимуть. Не стрiляти вiн не мiг - вiн мусив стрiляти. Це була єдина
остання надiя для нього, прикутого на цiй альпiйськiй скелi: тiльки
пострiлами мiг вiн окликнутись до живих, дати їм знати про себе, що вiн є,
iснує, живе. Коли б у нього скiнчились патрони, вiн сконав би тут страшною
повiльною смертю на безхлiб'ї та безводдi серед розпеченого сонцем
камiння. Бо хто почув би його стогiн серед цих безкраїх пустельних
кам'яних гiр? Кому спало б на думку шукати живу людину тут, на краю свiту?
Хiба що голоднi орли прилетiли б випити йому очi. Лежало б через мiсяць
тут почорнiле солдатське тiло, висушений кiстяк, прикутий бiля нiмого, уже
заржавiлого вiд гiрських туманiв МГ... Могло б так бути, але не буде.
Замислився Козаков. Може, вперше оце його власна роль на вiйнi постала
перед ним у новому свiтлi. Гарно рятувати людей! Краще, нiж убивати!
Розповiдаючи про себе, хорват усе тягнувся рукою. щоб торкнутися нею
Козакова. Йому немовби ще й досi не вiрилось, що перед ним живий
радянський сержанг у вицвiлiй пiлотцi, з автоматом на грудях. Посеред
своєї розповiдi хорват раптом замовк, зупинивши зачудований погляд на
орденi Слави, що висвiчував у Козакова на засмальцьованiй лотом
гiмнастьорцi.
- Кремль? - сказав солдат, вказуючи на силует Спаської вежi на орденi.
- Кремль.
- То є мiць. То є вiкторiя.
Козаков пiдвiвся, пiдiйшов до важкого МГ i взяв його обома руками за
теплий ствол, як коваль за молот.
- Зараз я тебе розкую, братиш! Орли клекотiли, велично плаваючи понад
глибокими, повними спеки мiжгiр'ями".

Большое спасибо всем откликнувшимся! :-)))

Comments

[(Anonymous)]

То, что увидел Казаков, приостановившись за последним камнем, крайне удивило, поразило его. За пулеметом, на самом краю обрыва, лежал всего один солдат в мадьярском желтом мундире, но босой. Вокруг него валялись коробки из-под патронов, кучи стреляных гильз, открывая алюминиевая фляга... Больше не было никого и ничого. Солдат внимательно смотрел вниз перед себой, не замечая, что кто-то уже стоит у
него за спиной. "Почему он босой?" - подумал Казаков и, наставив автомат, как водится, с подчеркнутой невозмутимостью сказал:
- Хенде хох!
Солдат повернулся к нему лицом. Это было лицо мертвеца, подобие какой-то египетской мумии, вынутой из гробницы. Одна кость, один череп, обтянутый темно-желтой, обожженной кожей!.. Лишь глубоко запавшие глаза еще жили и горели таким неподдельным, смешанным с безумной радостью удивлением, что Казакову внезапно стало жаль своего пленника.
- Хенде хох, - сказал сержант еще раз таким тоном, будто предложил земляку закурить.
Солдат сел и, сидя, поднял руки. Тольки теперь Казаков понял, почему пулеметчик босой. Обе ноги его были прикованы к камню железными короткими цепями.
"Смертник! - мелькнуло у Казакову в голове. - Да это же смертник!"
Он уже не раз слышал, как бойцы рассказывали про этих смертников, которых враг оставлял за собой при отступлении, но своими глазами видел такого бедолагу впервые.
- Камрад, не убивай! - скривился солдат жалобно, испуганно и дружески вглядываясь в Казакова. - Я хорват, товарищ.
И чтобы быстрее убедить этого плечистого парня с автоматом, что перед ним и вправду хорват-славянин, пленник сухим скрипучим голосом натужно пропел ему родным языком какой-то фривольный куплет, что-то вроде коломыйки. Сержанту было невмоготу смотреть на него. До такого состояния
довести человека! Посадить на цепь без воды, без хлеба и заставить стрелять в своих же братьев!.. Да еще эта скрипучая скабрезная песенка, которой он хочет спастись отд смерти... Губы солдата, запекшиеся, как черная хлебна корка, еле раскрывались. Его, видно, сжигала жажда.
- Эх, ты...
Казаков отстегнув с пояса флягу, и хоть там было воды всего на один глоток и у него самого пересыхало в горле, он без колебаний подал флягу старому солдату.
- Пей!
Солдат схватив флягу обеими руками. Сухие, вконец истощенные руки его дрожали, когда он пил, и даже редкие седеющие волосы на голове дрожали, в беспорядке откинутые назад.
- Кесенем сипе, шпасиба, мерси, - возвращая флягу, благодарил солдат на всех известных языках. - Русский - добрый; русских - любим...
Казаков, одной рукой подняв автомат в небо, дал три одиночных выстрела. Это был сигнал вниз его ребятам. Один из них сразу же бросился к командиру полка докладывать, что все уже в порядке.

[rositsa.livejournal.com]

Спасибо, уважаемый некто! :-))

[kcmamu.livejournal.com]

Хорват тем временем показывал Казакову свои солдатские документы, и Казаков, рассматривая их, делал вид, что полностью в них разбирается.
- Так, так... Умгу, - сурово бормотал он в документы.
Волнуясь и все еще не прийдя в себя, солдат рассказал о себе. Он венгерский хорват с Балатона, по профессии чизмар, то есть сапожник. Когда Салаши призвал его в армию, продав немцам, он не хотел стрелять в своих восточных братьев славян и решил во что бы то ни стало сдаться в плен. Привязав однажды ночью на винтовку белый платок, он пошел в горы. Всю ночь он кружил в каких-то ущельях, каменных лабиринтах, без компаса, без руля и без ветрил со своим белым платком на винтовке. На рассвете ему показалось, что
он наконец достиг цели. Со скалы над ним хлопали малые минометы, и он стал туда кричать, размахивая белым платком советским бойцам. К нему оттуда быстро спустились... немцы и венгры. Вот так проблуждав ноч в Альпах - жестокие горы Альпы! - он снова попал к опостылевшим фашистам. Они сразу
догадались, в чем дело. Отвели в штаб батальона. Там офицерня долго смеялась по поводу его неудачного перехода в плен, а потом был винесен приговор: расстрелять. Однако с солдатами у них было туго, и один из офицеров посоветовал
оставить его в засаде на крайнем глухом фланге батальона. Это была верная смерть. Его приковали на этой каменной башне возле МГ, лишив всего, оставив ему только патронов вдосталь. Теперь они знали, что он погибнет так или иначе: либо умрет сам, измученный жаждой, расклеванный птицами, либо падет под пулями, отстреливаясь до последнего, если на него будут наступать. Не стрелять он не мог - он вынужден был стрелять. Это была последняя надежда для неого, прикованного на этой альпийской скале: тольки выстрелами мог он отозваться к живым, дать им знать о себе, о том, что он есть, существует, живет. Если бы у него кончились патроны, он погиб бы тут страшной медленной смертью от бесхлебья и безводья среди раскаленных солнцем камней. Ведь кто услышал бы его стоны среди этих бескрайних пустынных
каменных гор? Кому пришло бы в голову искать живого человека тут, на краю света? Разве что голодные орлы прилетели бы выпить ему глаза. Лежало бы через месяц
тут почерневшее солдатское тело, висушенный скелет, прикованный возле немого, уже заржавелого от горных туманов МГ... Могло бы так быть, но не будет.
Задумался Казаков. Может быть, впервые вот его собственная роль на войне встала перед ним в новом свете. Хорошо спасать людей! Лучше, чем убивать!
Рассказывая о себе, хорват все тянулся рукой, чтобы коснуться ей Казаков. Ему словно бы еще и до сих пор не верилось, что перед ним живой советский сержант в выцветшей пилотке, с автоматом на груди. Посреди своего рассказа хорват внезапно замолк, остановив удивленный взгляд на
ордене Славы, который блестел у Казакова на засаленной от пота гимнастерке.
- Кремль? - сказав солдат, показывая на силуэт Спасской башни на ордене.
- Кремль.
- Это сила. Это победа.
Казаков поднялся, подошел к тяжелому МГ и взял его обеими руками за теплый ствол, как кузнец молот.
- Сейчас я тебя раскую, братец! Орлы клекотали, величественно плавая над глубокими, полными зноя ущельями.

[donna-stella.livejournal.com]

То, что увидел Казаков*, остановившись за последним камнем, сильно удивило, поразило его. За пулеметом, на краю обрыва, лежал один-единственный солдат в мадьярском желтом обмундировании, но босой. Вокруг него валялись коробки из-под патронов, кучи выстрелянных гильз, открытая алюминиевая фляга... Больше не было никого и ничего. Солдат пристально всматривался вниз, не замечая, что кто-то уже стоит у него за спиной. "Почему он босой?" - подумал Казаков и, наведя автомат, ровно, с подчеркнутым равнодушием сказал:
- Хенде хох!
Солдат повернулся к нему лицом. Это было лицо мертвеца, подобие какой-то египетской мумии, вынутой из гробницы. Одна кость, один череп, обтянутый темно-желтой, спекшейся кожей!.. Только эти глубоко запавшие глаза еще жили и горели таким искренним, смешанным с безумной радостью удивлением, что Казакову вдруг стало жаль своего пленника.
- Хенде хох, - сказал сержант еще раз таким тоном, будто бы предлагал земляку закурить.
Солдат сел и, сидя, поднял руки. Только теперь Казаков понял, почему пулеметчик босой. Обе ноги его были прикованы к камню железными короткими цепями.
"Смертник! - мелькнуло в голове Казакова. - Да это же смертник!"
До сих пор он слышал много рассказов бойцов об этих смертниках, которых враг оставлял за собой при отступлении, но собственными глазами видел такого беднягу впервые.
-Камрад, не убей! - скривился солдат жалобно, испуганно и приветливо всматриваясь в Казакова. - Я хорват, товарищ.
И чтобы скорее убедить этого плечистого юношу с автоматом, что перед ним таки на самом деле хорват-славянин, пленник сухим скрипучим голосом натужно пропел ему на родном языке какой-то фривольный куплет, что-то типа частушки**. Сержанту нестерпимо было на него смотреть. До такого состояния довести человека! Посадить на цепь без воды, без хлеба и заставить стрелять в своих же братьев!.. Да еще эта скрипучая разухабистая песенка, которой он хочет спастись от смерти... Губы солдата, запекшиеся, как черная хлебная корочка, еле размыкались.Видно, его мучила жажда.
- Эх, ты...
Казаков отстегнул от пояса флягу и, хоть воды там было всего на один глоток и самому ему пересыхало в горле, он, не колеблясь, подал флягу старому солдату.
- Пей!
Солдат схватил флягу обеими руками. Сухие, до предела ослабевшие руки его дрожали, когда он пил, и даже редкие седеющие волосы на голове трепыхались, в беспорядке откинувшись назад.
- Кесенем сипе, шпасиба, мерси, - возвращая флягу,благодарил солдат на всех известных ему языках. - Русский - добрый; русских - любим...
Кесенем сипе, шпасiба, мерсi, - повертаючи флягу, дякував солдат
всiма знаними мовами. - Руський - добрий; руських - любiм...
Казаков, одной рукой подняв автомат в небо, дал три одиночных выстрела. Это было сигналом его парням внизу. Один из них сразу же бросился к командиру полка докладывать, что все уже в порядке. Хорват тем временем показывал Казакову свои солдатские документы, и Казаков, разглядывая их, делал вид, что полностью в них разбирается.

[donna-stella.livejournal.com]

- Так, так... Угу... - сурово мыркал он в документы.
Волнуясь и все еще не опомнившись, солдат рассказывал о себе. Он венгерский хорват с Балатона, по профессии чизмарь, то есть сапожник. Когда Салаши призвал его в армию, продав немцам, он не хотел стрелять в своих восточных братьев славян и решил во что бы то ни стало сдаться в плен. Привязав одной ночью на винтовку белый платок, он пошел в горы. Всю ночь он кружил в каких-то скалах, каменных лабиринтах, без компаса, без руля и без парусов со своим белым платком на винтовке. На рассвете ему показалось, что он наконец достиг цели. Со скалы над ним чихали малые минометы, и он начал кричать туда, махая белым платком советским бойцам. К нему оттуда быстро спустились... немцы и мадьяры. Вот так проблуждав ночь в Альпах - жестокие горы Альпы! - он снова попал к опротивевшим фашистам. Те сразу догадались, в чем дело. Отвели в штаб батальона. Там офицерня долго смеялась над его неудачным переходом в плен, а потом был вынесен приговор: расстрелять. Однако с солдатами у них туго и один из офицеров посоветовал оставить его в засаде на крайнем глухом фланге батальона. Это была верная смерть. Его приковали на этой каменной башне возле МГ, лишив всего, оставив ему только достаточно патронов. Теперь они знали, что он погибнет так или иначе: либо умрет сам, измученный жаждой, расклеванный птицами, либо упадет под пулями, отстреливаясь до последнего, когда на него станут наступать. Не стрелять он не мог - он должен был стрелять. Это была последняя надежда для него, прикованного на этой альпийской скале: только выстрелами мог он окликнуть живых, дать им знать о себе, что он есть, существует, живет. Если бы у него кончились патроны, он погиб бы здесь страшной медленной смертью на бесхлебье и безводье среди раскаленного солнцем камня. Ведь кто услышал бы его среди этих бескрайних пустынных каменных гор? Кому пришло бы в голову искать живого человека здесь, на краю света? РаЗве что голодные орлы прилетели бы выпить ему глаза. Лежало бы через месяц здесь почерневшее солдатское тело, высушенный скелет, прикованный к немому, уже заржавевшему от горных туманов МГ... Могло бы так быть, но не будет. Задумался Казаков. Может, это впервые его собственная роль на войне показалась ему в новом свете. Хорошо спасать людей! Лучше, чем убивать! Рассказывая о себе, хорват все тянулся рукой, чтобы коснуться ею Казакова. Ему будто бы еще до сих пор не верилось, что перед ним живой советский сержант в выцветшей пилотке, с автоматом на груди. Посреди своего рассказа хорват вдруг умолк, остановив удивленный взгляд на ордене Славы, который высвечивал у Казакова на засаленной потом гимнастерке.
- Кремль? - сказал солдат, указывая на силуэт Спасской башни на ордене.
- Кремль.
- Это есть мощь. Это есть виктория.
Казаков поднялся, подошел к тяжелому МГ и взял его обеими руками за теплый ствол, как кузнец за молот.
- Сейчас я тебя раскую, братиш! Орлы клокотали, величественно плавая над глубокими, полными зноя межгорьями.

* - не знаю, каковы в русском языке правила передачи фамилий, поэтому выбрала такой вариант.
** - коломыйки - явление сугубо локальное, из всех вариантов перевода "частушки" показался мне самым адекватным...

За ошибки просьба сильно не бить, все-таки не русская =)))

[donna-stella.livejournal.com]

Капец... Пока писала, уже появились комменты. Удалите это кто-нибудь, а то я не умееею.. )))

[rositsa.livejournal.com]

1) Он м. б. и Козаков, и Казаков.
2) Бить не буду - качество перевода удовлетворяет. Не русская, так русскоязычная, а мы все братья и сёстры. :-)))

[donna-stella.livejournal.com]

Ну да... русскоязычная... так и есть. Причем живу во Львове, никаких даже отдаленных родственных связей с русскими не имею. Просто в последнее время мне стало удобнее выражать свои мысли именно на русском языке... =)

Спасение рядового Перковича

[(Anonymous)]

То, что мы называем "коломыйками", "частушками", в Хорватии называется "бечарцами" от "бечар" (весельчак), т.е. буквально "весёлые песни". Да, они обычно с матами, как правило на бытовые темы, но есть и политические, в том числе и антисербского толка.
Щяс я их приведу. Извините, у меня нет хорватской раскладки, потэтому буду использовать английскую, с неотличением "с" от "ш", "з" от "ж".

USTASKI BECARAC

Mene moja naucila mati,
Da ja pjevam zivjeli Hrvati...

Mene moja naucila strina,
Svim srbima pitcka materina!

Ne treba mi zvijezdica na glavi,
Vec ja nosim Crven Bijeli Plavi.

Tko to kaze ubio ga caca,
Da se Crna Legija ne vraca.

Mila majko ti ne roni suza,
Ustaska mi dolikuje bluza.

Ja Ustasa i moj tata bio,
Otac sinu zanat ostavio.

Velebite divna goro nasa,
Ti si kuca Hrvatski Ustasa.

Oj Ustase kad cemo do Drine,
Da stanemo na prag domovine.

Kolo igra tamburica svira,
Tesko onom tko Hrvata dira.

Ala vija propala srbija,
Ala avanti predala se Anti.

Mlad Ustasa kukavica nije,
Smrt ka gleda on se na nju smije.

Pavelica porodila vila,
Zato tita mrsava kobila.

Extra Versus:

Mene moj je caca naucio,
Da nema srba kak bi Sretan bio.

Kisa pada srbija propada,
Vjetar piri Hrvatska se siri.

Tko to kaze ubio ga caca,
Da su srbi i Hrvati braca.

Mili Boze tko je reka lani,
Da ce Bozic slavit partizani.

Kroz Imotski kamione zure,
voze crnce Francetica Jure.

Gospe Sinjska ako si u stanju,
Uzmi Stipu a vrati te nam Antu.

Oj Racane jeba'ti pas mater,
i onome tko je glasa za te.

Ja Ustasa osamdeset pete,
Nisam prije jer sam bio dijete.

U mom selu nema vise srba,
Svak se boji USTASKOGA grba.

Нетрудно заметить, что многие из этих частушек использовались при составлении легендарной песни "Ясеновац и Градишка-Стара".

[centigrad.livejournal.com]

ну вот... меня уже опередили :)
На всякий случай - ещё один вариант первых нескольких абзацев:

То, что увидел Казаков, остановившись за последним камнем, окончательно удивило, поразило его. За пулемётом, на самом краю обрыва (ущелья?) лежал один-одинёшинек солдат в венгерском жёлтом обмундировании, но босой. Вокруг него валялись коробки из под патронов, кучки использованных гильз, открытая аллюминиевая фляга... Больше не было никого и ничего. Солдат пристально всматривался куда-то перед собой вниз, не замечая, что кто-то уже стоит у него за спиной. "Почему он босой?" - подумал Казаков и, наведя автомат, привычно, с подчёркнутым равнодушием сказал:
- Хенде хох!
Солдат повернулся лицом к нему. Это было лицо мертвеца, подобие какой-нибудь египетской мумии, извлечённой из гробницы. Одна кость, костлявый череп, обтянутый тёмно-жёлтой обожжённой кожей... Только эти глубоко запавшие глаза ещё жили и горели таким открытым, смешанным с сумасшедшей радостью взглядом, что Казакову вдруг стало жаль своего врага.
- Хенде хох, - сказал сержант ещё раз таким тоном, будто предлагал земляку закурить. Солдат сел и, идя, поднял руки. Только теперь Казаков понял, почему пулемётчик босой. Обе ноги его были прикованы к камню железными короткими цепями.
"Смертник! - промелькнуло в голове у Казакова - Это же смертник!"
До этого момента он много слышал рассказов бойцов об этих смертниках, которых враг оставлял за собой при отступлении, но собственными глазами видел такого беднягу впервые.
- Камрад, не убий! - скривился солдат жалобно, испуганно и пристально вглядываясь в Казакова. - Я хорват, товарищ.
И чтобы быстрее убедить этого плечистого юнца с автоматом, что перед ним действительно хорват - славянин, боец сухим, скрипучим, сдавленным голосом пропел ему какой-то фривольный куплет на родном языке - что-то вроде коломыйки. Сержанту было нестерпимо смотреть на него. До такого состояния довести человека! Посадить на цепь без воды, без хлеба и заставить стрелять в своих же братьев!.. Так ещё и эта скрипучая похабная песенка, которой он хочет спастись от смерти... Губы солдата, обветрившиеся, как чёрная хлебная корка, едва раскрывались. [...продолжение следовало бы, если бы было необходимо...]

Спасение рядового Перковича

[(Anonymous)]

Це є ще одним свідоцтвом глибокого гуманізму українського народу та його братерського відношення до братiв-хорватiв. Якщо був би на мiсцi українця клятий москаль, вiн би того бiдолашного хорвата "замочив у якомусь сортiрi" тількі так! Слава Героям i Za Dom Spremni!